XXI век не той эры (СИ) - Дарья Кузнецова

На глаза навернулись слёзы. Губы сына Тора сложились в насмешливую ухмылку; кажется, эмоции мои он понял совершенно не правильно.

Но высказать какую-нибудь глупость я ему не дала. Подалась вперёд, забираясь к нему на колени, обнимая за шею, утыкаясь носом куда-то под челюсть, и разрыдалась от жалости. К этому большому сильному мужчине, который уже забыл, каково это — быть живым. К себе, что обречена жить с этим человеком, и уже никуда и никогда от него не денусь. Ко всему этому миру, уставшему от войны. Даже к этим глупым богам, которые не знают, что делать с собственной жизнью.

Навзрыд я плакала пару минут. Потом ещё какое-то время просто всхлипывала. Явно ошарашенный таким поведением Ульвар осторожно гладил меня по спине, хотя слов утешения не шептал. Оно и к лучшему, а то я бы решила, что он тронулся умом.

Способность к связному мышлению вернулась ко мне примерно тогда, когда кончились слёзы.

— Вот, чёрт, — всхлипнув особенно надрывно, пробормотала я, отстраняясь и вытирая рукавом рубашки глаза, когда вспомнила одну немаловажную деталь. — Извини, — вздохнула я и нервно хихикнула.

— Хм? — издал какой-то невнятный, но однозначно вопросительный звук Ульвар.

— Извини, что я разревелась. Совсем забыла утром хлопнуть успокоительного, — смущённо хмыкнула я.

— Успокоительного? — переспросил мужчина.

— Я без них с этой беременностью становлюсь очень сентиментальной и чувствительной.

— Сентиментальной? — норманн озадаченно нахмурился.

Ура-ура! Сегодня счастливый день! Кажется, мне наконец-то удалось своими словами и поведением поставить этого человека в тупик! Есть в мире справедливость, не всё ему надо мной издеваться!

— От каждой мелочи глаза на мокром месте. Кто-то рядом слишком громко чихнул, а я расстраиваюсь. Ну, плюс начинают невероятно умилять всякие там пушистые котята, чёрно-белые фильмы про любовь, старые открытки… — моё бормотание под ошарашенным взглядом сына Тора сошло на нет. — Так. Я пошла принимать лекарство! — решительно всплеснув руками, я дёрнулась подняться с дивана, но так просто сбежать мне не дали. Ульвар удержал меня на месте и продолжил гипнотизировать тем же недоуменно-озадаченным взглядом.

— И от чего ты плакала сейчас? — мрачно уточнил он.

— Тебе не понравится ответ, — вздохнув, попыталась предупредить я. Убьёт, как есть убьёт! Или окончательно разочаруется в моих умственных способностях, о которых и так невысокого мнения.

— Ольга, — строго с нажимом повторил сын Тора.

— Я могу опять расплакаться, — страшно пригрозила я. Он даже ничего не ответил, только насмешливо вскинул бровь, ожидая ответа. Вот спрашивается, зачем ему выслушивать мои маленькие женские трагедии? Я ведь и сама понимаю, что именно сейчас особой причины для слёз не было, и это всё гормоны. — Ну… просто это так грустно. Боги, которые вершат судьбы, а сами не знают, что делать с собственной. Непрекращающаяся война, которая миллионами ломает судьбы. И ты вот тоже… столько лет только смерть вокруг, и ничего кроме, — я опять зашмыгала носом, нервно теребя край рубашки и чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — И вовсе неудивительно, что тебе так «на гражданке» тяжело, и что ты такой суровый и непробиваемый. И я… — на этом месте я запнулась, вовремя прикусив язык, потому что чуть не выдала собственный самый главный секрет. Но быстро выкрутилась. — Сижу вот тут тоже, никому не нужная и бесполезная, никто меня не любит. И статуя тоже женщина несчастная… — вяло попыталась пошутить я.

— Какая статуя? — Ульвар смотрел на меня с таким видом… Будто я только что сидела нормальная, а потом у меня вдруг выросли клыки, крылья и щупальца, и теперь абсолют пытался понять, то ли это его сейчас глючит, то ли раньше я удачно маскировалась.

— Она графа любит, — я вновь шмыгнула носом. Потом до меня дошло, что с классикой советского кинематографа этот мужчина явно не знаком, и я поспешила уточнить; а то ещё вызовет мне доктора, решит, рехнулась баба. — Про статую это шутка была. То есть, не шутка, а фраза из старого фильма… Можно я всё-таки приму лекарство?

Он молча разжал руку, отпуская меня на свободу (хорошо, не отдёрнул в панике; я и так не знаю, как ему теперь в глаза смотреть), и я на пятой передаче рванула в кухню, чувствуя себя не просто дурой, а сферической идиоткой в вакууме.

Пока я принимала лекарство (оно каким-то хитрым аппликатором впрыскивалось сразу в кровь, не нарушая целостность кожи) и уговаривала себя не паниковать (что после внедрения в организм успокоительного далось довольно просто), сын Тора успел освежиться. Я натолкнулась на него в дверях, направляясь в сторону спальни с душем, и прошмыгнула мимо, стыдясь поднять глаза. Но всё равно чувствовала, как он с непонятным выражением очень внимательно разглядывает меня сквозь лёгкий прищур.

Я в кои-то веки решила надеть что-то из императорских даров. До сих пор из всего подаренного имущества пользовалась только удобными практичными лёгкими ботинками (универсального размера леггинсы и рубашка были среди выданных мне Ульваром вещей), а тут вдруг захотелось почувствовать себя нормальной женщиной. Когда из гостиной исчезла коробка я, к слову, не заметила, да и не интересовалась. Гораздо важнее был тот факт, что в шкафу в спальне оказалось много свободных полок, и за оккупацию парочки меня не ругали. Скорее всего, просто не заметили.

В общем, я решительно распустила косу, надела радостно-зелёное платье-сарафан с завышенной талией и умеренно коротким подолом, обула лёгкие босоножки, накинула на плечи огромную и потрясающе красивую белоснежную шёлковую шаль. Повертевшись перед зеркалом, с чувством глубокого удовлетворения признала, что я всё-таки осталась, несмотря на все потрясения, той самой симпатичной энергичной девчонкой, которую давно и неплохо знала. Ну и что, что по паспорту уже четвёртый десяток; зато в душе шестнадцать лет! И выгляжу я на двадцать с небольшим.

Кстати, я как-то прежде не замечала, не до того было, а вот сейчас посмотрела и решила, что больше восемнадцати я своему отражению дать не могу, даром что живот уже вполне заметен, и грудь у меня даже без беременности совсем не подростковая.

Тоже надо уточнить у доктора Паоло; если они со своей медициной живут до двухсот лет, как говорил Кичи, может, и меня тоже ненароком подлечили в процессе исследований?

С этой оптимистичной мыслью я спорхнула вниз по лестнице, и в гостиной нашла задумчивого и погружённого в себя Ульвара.

— Я готова! — сияя радостной улыбкой, доложила я. Правда, когда сын Тора окинул меня странно хмурым и недовольным взглядом, улыбка померкла, а приподнятое настроение с размаху приложилось о твёрдый пол и закатилось под плинтус.