Интернет-журнал 'Домашняя лаборатория', 2007 №3 - Мёрфи

"Тяжелая у вас жизнь", — сказал я.

"Но я отыскал Гнедка", — ответил Вильгельм.

"Значит, есть в мире система!" — объявил я, ликуя.

"Значит, есть немножко системы в этой бедной голове", — ответил Вильгельм.

В эту минуту возвратился Николай, торжественно неся почти готовую вилку.

"А как только эта штука окажется на этом бедном носу, — сказал

Вильгельм, — системы в этой бедной голове станет еще больше".

Явился послушник сказать, что Аббат намерен побеседовать с Вильгельмом и ждет его в саду. Учитель поневоле отложил свои стекла, и мы заторопились к месту встречи. Выйдя из кузни, Вильгельм хлопнул себя по лбу, как будто неожиданно вспомнил что-то забытое.

"Кстати, — сказал он, — я разобрал кабалистические знаки Венанция".

"Как, все? Когда?"

"Когда ты спал. И не знаю, что ты имеешь в виду, говоря "все". Я разобрал то, что проявилось при нагреве — ну, то, что перерисовал. А греческие письмена я смогу прочесть не раньше, чем когда будут сделаны новые стекла".

"И что? Там говорится о тайне предела Африки?"

"Да. Подобрать ключ очень легко. В распоряжении Венанция было двенадцать знаков Зодиака и еще восемь знаков, обозначающих пять планет, два светила и Землю. Итого двадцать знаков. Ровно столько, сколько требуется для передачи латинского алфавита, учитывая, что два звука — первый в unum и первый в velut — записываются здесь одной и той же буквой. Так. Порядок букв нам известен. Какой порядок тайных знаков мог бы ему соответствовать? Я подумал о порядке следования небес. Предположил, что зодиакальный квадрант установлен на самой дальней орбите. Значит, Земля, Луна, Меркурий, Венера, Солнце и прочие. А затем — последовательно — зодиакальные знаки в традиционном порядке, как они перечислены и у Исидора Севильского: начиная от Тельца, от дня весеннего равноденствия, кончая Рыбами. Так вот, если употребить этот ключ, письмена Венанция обретают смысл".

И он показал мне пергамент, на котором крупными буквами по-латыни было переписано разобранное: "Secretum finis Africae manus supra idilum age primum et septimum de quatuor".

"Понятно?" — спросил он.

"Тайна предела Африки открывается рукой над идолом чрез первый и седьмой в четырех… — повторил я, качая головой. — Совершенно непонятно".

"Естественно. Во-первых, не вредно бы знать, что Венанций имел в виду под idilum. Идол? Образ? Рисунок? И что это за четверо, среди которых есть первый и седьмой? И что с ними надо делать? Трясти? Тянуть? Толкать?"

"Значит, мы снова ничего не знаем. То есть не сдвинулись с места", — сказал я в великом унынии. Вильгельм остановился и посмотрел на меня довольно-таки неласково.

"Милое дитя, — сказал он. — Перед тобой бедный францисканец, который, не имея ничего, кроме скромнейших познаний и скудных крох догадливости, коими снабжен по бесконечной милости Господней, сумел за несколько часов разобрать тайнопись, составленную человеком именно для того, чтобы никогда и никто эту тайнопись не разгадал… И ты, жалкий, неграмотный балбес, смеешь заявлять, что мы не сдвинулись с места?"

Я неуклюже извинялся. Я задел самолюбие учителя — а между тем мне было отлично известно, как гордится он быстротой и безупречностью своих дедукций. Вильгельм проделал действительно неслыханную работу, и не его вина, что хитрющий Венанций не только упрятал обнаруженные сведения за значками странной зодиакальной азбуки, но и представил их в виде невразумительной загадки.

"Неважно, неважно, не извиняйся, — оборвал меня Вильгельм. — В сущности ты прав. Мы пока что знаем слишком мало. Пошли".

Третьего дня ВЕЧЕРНЯ,

где имеет место новая беседа с Аббатом, Вильгельм высказывает хитроумные догадки, как проникнуть в тайну лабиринта, и дело ручается самым рациональным способом. Затем предлагается отведать сыра под одеялом

Аббат ждал нас с мрачным, озабоченным видом. В руке он держал письмо.

"Я получил это только что от Конкского аббата, — сказал он. — Здесь сообщается имя того, кому Иоанн доверил командование французскими солдатами и ответственность за охрану делегации. Это не военный, это не придворный, и этот человек сам входит в делегацию как полноправный член".

"Дивное соцветие всевозможных достоинств, — отвечал Вильгельм с беспокойством. — Кто же это?"

"Бернард Ги, или Бернарде Гвидони, как вам больше нравится".

Вильгельм испустил какой-то возглас на родном языке. Я его не понял, как не понял и Аббат, но, наверное, это было лучше для нас, так как я вполне готов поверить, что восклицание было не совсем пристойным.

"Это не радует, — тут же добавил он. — Бернард много лет отличался в Тулузе как "молот еретиков". Он написал книгу "Practica officii inguisitionis heretice pravitatis" <"Практика должностного расследования еретических уклонов" (лат.)>, предназначенную тем, кто готовится преследовать и уничтожать вальденцев, бегинов, бедных братьев, полубратьев и дольчиниан".

"Я знаю. Знаю этот труд, перл учености".

"Перл учености, — повторил Вильгельм. — Он предан Иоанну, который в течение многих лет неоднократно поручал ему дела во Фландрии и тут, в верхней Италии. Будучи назначен епископом галисийским, он ни разу не показался в своей епархии, а продолжал исполнять инквизиторские обязанности. Затем, кажется, он был все-таки отправлен епископом в Лодев. Но Иоанн, по-моему, возвратил его к прежним обязанностям и послал сюда, в Северную Италию. Так почему именно Бернард? И почему с правом командовать солдатами?"

"Объяснение имеется, — сказал на это Аббат. — И подтверждает все те опасения, которые я высказал вчера. Вы, безусловно, сознаете — хотя и не хотите согласиться со мною, — что тезисы о бедности Христа и церкви, выдвинутые Перуджийским капитулом, несмотря на обильные теологические обоснования, по существу — те же самые тезисы, которые гораздо менее осторожно и, главное, менее богобоязненно выдвигаются бесчисленными еретическими движениями. Ничего не стоит доказать, что теория Михаила Цезенского (усвоенная, кстати, и императором) — та же теория, что у Убертина или Ангела Кларенского. И вплоть до этого момента мнения двух делегаций совпадут. Однако Ги способен добиться большего. И он знает, как этого добиться. Он постарается доказать, что перуджийские положения — те же самые, что у полубратьев и лжеапостолов. Вы согласны с этим?"

"С тем, что это так, или с тем, что Бернард Ги скажет, что это так?"

"Скажем, с тем, что я говорю, что он так скажет", — процедил Аббат.

"Согласен, что так и будет. Но это предусмотрено. Я хочу сказать, что и прежде предполагалось, что дойдет до такого утверждения — независимо от участия Бернарда. Ну, допустим, Бернард поведет дискуссию ловчее, чем эти новоиспеченные куриалы. Допустим, с ним нужно будет спорить более изобретательно, чем с теми…"

"Да, — сказал Аббат. — Но при этом мы сталкиваемся с затруднением, о котором я говорил вчера. Если к