Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф

Лицо и шея у нее потолстели – настолько, что выступ кадыка спрятался в складках кожи. Или это Грете тоже только казалось?

– Ничего кроме того, о чем мы с тобой говорили.

– Теперь я Лили? Я стала Лили Эльбе?

– Ты всегда была Лили.

– Да, но если я посмотрю туда, вниз, что я увижу?

– Не думай об этом. Это далеко не все, что делает тебя Лили.

– Все прошло удачно? Я про операцию.

– По словам фрау Кребс, да.

– Как я выгляжу? Грета, скажи мне, как я выгляжу?

– Ты красавица.

– Я теперь настоящая женщина?

Какая-то часть Греты оцепенела от шока. Мужа больше нет. Ее накрыло ощущение звона в ушах, как будто бы душа Эйнара пролетела сквозь нее. Грета Уод во второй раз овдовела. В памяти всплыла картина: гроб Тедди, усыпанный цветами стрелиции, опускается в могилу. Но Эйнара ей хоронить не придется. Она посадила его в обитое войлоком купе поезда, идущего в Германию, и он исчез, словно поезд просто умчался в ледяной январский туман и там растаял без следа. Если она вслух произнесет его имя, то оно отзовется эхом, и Грета будет слышать отголоски этого эха снова и снова, до конца дней.

Она придвинулась еще ближе к Лили, вновь ощущая потребность к ней прикоснуться. Взяла ее голову в ладони. Жилки на висках едва заметно пульсировали, и Грета, не выпуская из рук взмокшей головы Лили, опустилась на краешек больничной кровати. В щелку между занавеской и окном Грете был виден яркий весенний луг, спускающийся к Эльбе. Быстрое течение реки напоминало бег облаков по небу. На другом берегу двое мальчишек в свитерах спускали на воду байдарку.

– О, здравствуйте, – раздался чей-то голос. В дверях стояла молодая девушка с вздернутым носиком. – Вы, должно быть, Грета.

Грета кивнула, и незнакомка легкой походкой вошла в палату. На ней были больничная сорочка, халат и тапочки. Лили опять уснула, в комнате царил серый сумрак. Газовая плитка в углу негромко потрескивала: тик-тик-тик.

– Я Урсула, – сказала девушка. – Мы подружились. – Она указала подбородком на Лили. – С ней все будет хорошо?

– Думаю, да. Хотя фрау Кребс сказала, что операция была тяжелая.

– Она почти все время спит, но один раз я застала ее бодрствующей, и она выглядела счастливой, – поделилась Урсула.

– А как она держалась перед операцией? Ей было страшно?

– Вообще-то нет. Она обожает профессора Болька. Ради него готова на что угодно.

– Он хороший доктор, – услышала себя со стороны Грета.

В руках Урсула держала маленькую коробочку, завернутую в фольгу с изящно выведенной надписью: UNTER DEN LINDEN. Урсула протянула коробочку Грете:

– Передадите ей, когда она проснется?

Грета поблагодарила Урсулу, обратив внимание на ее выпуклый живот. Он показался ей странно торчащим вверх, не круглым, а каким-то овальным и бугристым.

– А вы как себя чувствуете? – поинтересовалась Грета.

– Кто, я? У меня все хорошо, – отозвалась Урсула. – Правда, с каждым днем все больше устаю, но это вполне понятно.

– К вам здесь хорошо относятся?

– Фрау Кребс добрая. Поначалу она кажется очень строгой, а на самом деле добрая. И другие девочки тоже. Но Лили – моя лучшая подружка. Она такая милая. Беспокоится обо всех, кроме себя. Она мне о вас рассказывала. Говорила, что скучает по вам.

На миг Грета задумалась, что имела в виду Урсула, но потом отогнала эту мысль: какая, в сущности, разница?

– Скажете ей, что я заходила? – спросила Урсула. – Передадите конфеты?

Грета сняла номер в отеле «Бельвю». По вечерам, вернувшись от Лили, она пыталась писать. Свет от плоскодонных грузовых пароходов, перевозивших уголь, достигал ее окон. Порой Грета их открывала и тогда слышала стрекот и плеск туристических катамаранов, низкий рокот углевозов и грохот трамвая на Театральной площади.

Она взялась писать портрет профессора Болька на большом холсте, купленном в лавке на Алаунштрассе. Свернутый в рулон холст Грета сунула под мышку и по мосту Августа двинулась обратно в отель. С полукруглых смотровых площадок моста Грета могла видеть почти весь Дрезден: Брюльскую террасу и ее скамейки, свежевыкрашенные в зеленый цвет; яйцевидный, из светлого песчаника, купол Фрауэнкирхе, потемневший от сажи автомобильных моторов и труб плавильных заводов Плауэншер-Грунд[101]; длинный ряд серебристых окон Цвингера[102]. Ветер с реки вырвал холст из-под мышки Греты, и она поймала его, только когда он уже развернулся на мосту, словно парус. Ткань хлопала по резной каменной полустенке, Грета отчаянно пыталась снова его свернуть, и в это мгновение ей на плечо легла чья-то рука и знакомый голос произнес:

– Вам помочь?

– Я как раз возвращаюсь в отель, – сказала Грета, глядя, как профессор Больк взялся за другой конец холста и закатал его, точно рулонную штору.

– Вижу, вы задумали писать большое полотно, – заметил Больк.

Впрочем, он ошибался. В ту минуту Грета еще сама не знала, что хочет изобразить. Писать портреты Лили сейчас казалось ей неуместным.

– Не проводите меня? –