Поль Верлен - Пьер Птифис

Оба были ужасно рады и, бросив свои педагогические «карьеры», вернулись во Францию в начале 1880 года. Предлог, под которым Верлен уволился из школы в Лимингтоне, именно, плохое здоровье его матери, на поверку оказался ложным.

Несколько дней Верлен провел в Куломе у Летинуа, которые пригласили его в гости в знак благодарности за благодеяния, которые он совершил для их сына. 9 февраля 1880 года он, вероятно, все еще находился там, поскольку в письме к своему кузену Жюлю Понселе по поводу смерти своей тетки Эврар (Жюль был ее зятем) он так говорит о своей матери: «Она, вероятно, написала вам на днях». Он не стал бы делать такое предположение, если бы тогда находился подле нее.

В Куломе он снова увидел французскую деревню, которая так ему полюбилась в Артуа: эта безмятежность, спокойствие, неспешность, бесконечные пространства, успокаивающие взгляд. Ах, как, должно быть, счастливы те мудрецы, которые работают на земле, матери-кормилице, под огромным небом, которое принадлежит самому Господу Богу! И как глупа погоня за счастьем в суете городов и опасных путешествиях!

Ему пришла в голову мысль приобрести деревенский хутор и стать отшельником, «поэтом и крестьянином одновременно». Летинуа-старший не стал его отговаривать от такой замечательной идеи. Как раз недалеко, в Жюнивиле, в десяти километрах оттуда, была выставлена на продажу ферма. Верлен посетил ее, влюбился в нее с первого взгляда и помчался в Аррас просить мать дать денег на это приобретение. Он повернул дело так, что на карту поставлено его счастье, что ему просто необходимы покой и безопасность, и к тому же лучше вложить деньги и вовсе невозможно. Она позволила себя убедить и пообещала ему тридцать тысяч франков (столько стоила ферма), которые она изымет из наследства, доставшегося ей от мужа, которым она имела право распоряжаться. В этот же момент Поль решил произвести покупку на имя г-на и г-жи Летинуа, которым он полностью доверял, с целью уберечь ферму от жадных господ Моте, поскольку у Матильды-де хватит духу арестовать ее с целью возмещения недоимок по алиментам. Г-жа Верлен, хотя и не знала всего, не была обделена здравым смыслом, и возмутилась — ведь это было бы последним сумасшествием: доверить все свое состояние чужим людям! Но Поль и слышать ничего не хотел и, едва получив деньги, вернулся в Арденны. Вот так и приобрели г-н и г-жа Летинуа ферму Птит-Паруас у душеприказчиков Николя Брюно. Площадь земельного участка составляла 23 гектара, 25 аров, 70 сантиаров. Официальная передача собственности состоялась в 1881 году в пользу Жана-Батиста Летинуа и его супруги, в девичестве Моро[431].

Жюнивиль, небольшой укрепленный городок и административный центр кантона, находился к югу от Ретеля. Район этот был довольно бедный (почвы известковые и аллювийные). Но Верлена интересовала лишь живописность мест: мостки для стирки белья на реках, школьные здания, дороги, достойные самих римлян, маленькое «чистенькое» кладбище, по которому гулял «милый ветерок». «Таков Жюнивиль, — писал он в „Наших Арденнах“. — Вот его река с замечательным названием Ретурна[432], хранящая город в тысяче своих извивов, вот тополиная роща, в которой протекает тысяча ручейков, вот чистый воздух и щебетание птиц».

В военном билете поэта отмечена дата 18 марта 1880 года. В этот день он известил жандармерию о том, что сменил местожительство. Но он ревниво скрывал от всех друзей свой новый адрес, предлагая им писать в Аррас.

Осень была распрекрасная и полная занятий: устройство на новом месте, работа, прогулки. Летинуа занялись работой на ферме, а он мечтал и наблюдал за Люсьеном, таким послушным, таким прилежным, таким серьезным. Окруженный поистине вергилиевской обстановкой, он проводил дни в блаженстве.

Он жил не в главном строении фермы, а в маленьком домике в пятидесяти метрах от него. Украдкой он следил за Люсьеном, когда тот отправлялся в кафе (их было два, «Красный конь» и «Жираф») или на бал по случаю местного праздника (воскресенье Пятидесятницы). Поведение его было безупречно, он не пил, и хотя не казался замкнутым, с жюнивильцами не общался. Сначала его прибытие вызвало всеобщее любопытство: что это за горожанин, что это он тут у нас делает? Но потом к нему привыкли, пошел слух, что это старый школьный учитель, который приехал отдохнуть в деревню поближе к Люсьену, своему крестнику[433].

Он бродил по окрестным дорогам с палочкой в руке и вполне могло так случиться, что он встретил однажды Рембо, который совсем неподалеку помирал со скуки в Роше. Делаэ в шутку нарисовал их случайную встречу. Оба нарисованы крестьянами, в колпаках, блузах и деревянных башмаках. Верлен говорит, отрываясь на минуту от работы: «Ба!», а Рембо, проходя мимо по дороге, отвечает: «Черт побери![434]» Но это всего лишь воображение. К тому же Рембо покинул Рош и отправился искать счастья в Александрию, а затем на Кипр, почти сразу же после того, как Верлен приехал в Жюнивиль (март 1880).

Весна была в самом разгаре, когда на ферму приехала г-жа Верлен. Она была счастлива убедиться, что наконец ее сын обрел покой и счастье.

Покой… Не совсем, поскольку на Верлена, проводившего дни в праздности, снова напал демон Поэзии. В марте 1880 года он пишет Леону Валаду, от которого давно не получал вестей, что намеревается «заново дебютировать во Французской Литературе». Слова «заново дебютировать» как нельзя лучше описывали ситуацию, так как его реноме, как и все остальное, пошло ко дну вместе со всей его прошлой жизнью. В том же 1880 году Эмиль Золя позволил себе написать в «Литературных документах»: «Г-н Верлен, местонахождение которого в настоящий момент никому не известно, с блеском дебютировал своими „Сатурновскими стихотворениями“. В них явно читается влияние Бодлера, и, вероятно, автор решил довести свое сходство с ним до логического конца и разрушил свою жизнь»[435]. Несколько позже Жан Мореас сказал Верлену то же самое: «Ваши парнасские успехи живут сейчас только в памяти Леона Валада»[436].

Чтобы достойно ответить и показать, что он теперь переродился, он задался целью признать свои ошибки в новой книге под названием «Мудрость», рассказать там о своем падении — не скрывая даже тюремного заключения, — наконец, поведать миру о том, что он искупил свои грехи, обратившись к вере. Новое название, впервые упомянутое в 1875 году в письме к Делаэ от 3 сентября, звучало иначе, чем первоначально задуманное «В камере». Кроме того, содержание двух книг было разным. «В камере» смешивает чистое и нечистое, искренность и фальшь, в то время как «Мудрость» передает лишь истинные чувства. Это произведение выдержанное, освещенное мистическим светом, то дрожащее от экстаза, то просветленно-спокойное.