Саддам Хусейн - Робин Апдайк

К началу апреля обеспокоенный Хусейн пришел к выводу, что единственным способом предотвратить неизбежное нападение, было усилить свои угрозы Израилю. 2 апреля в речи перед Генеральным командованием иракских вооруженных сил он отрицал, что Ирак пытается разрабатывать ядерное оружие, так как уже обладает химическим оружием столь же мощной эффективности. Однако, предупреждал он, западные державы «ошибаются, если воображают, что они могут обеспечить Израилю прикрытие в случае, если он вознамерится нанести авиаудар по какому-нибудь нашему металлургическому предприятию. Клянусь Аллахом, мы заставим огонь пожрать половину Израиля, если только он попытается предпринять что-нибудь против Ирака».

— Ведь каждый, — добавил он, чтобы подчеркнуть чисто оборонительный характер своей угрозы, — должен знать свои возможности. Хвала Аллаху, мы знаем наши возможности, и мы ни на кого не нападем.

Как и в случае с «делом Базофта», американская (и израильская) реакция на угрозу Хусейна оказалась совсем не такой, как он ожидал. Ирак не только не оставили в покое, но президент Буш поторопился заклеймить это заявление. Израиль, не обратив внимание на примирительный оттенок угрозы намекнул, что в ответ на иракскую химическую атаку последует ядерная. И все же воинственность Саддама оказалась, с его точки зрения, полезной: она усилила его престиж в регионе, так как арабский мир единодушно приветствовал его «героическое противостояние сионистским проискам». И поэтому в следующие месяцы иракский президент пытался найти точное равновесие между желанием преобразить вновь обретенное внутриарабское превосходство в финансовую поддержку экономических потребностей Ирака и желанием предотвратить региональный пожар.

Результатом оказалась довольно нечеткая политика, соединяющая наглые угрозы с попытками к умиротворению. Хусейн все больше использовал выразительное панарабское краснобайство, от которого десятилетием ранее, он в основном отказался, распространяя свое обещание «сжечь Израиль» на возможную израильскую агрессию против любого арабского государства, а не только против Ирака. Однако, он также всячески старался уверить тех, кто принимал решения в Иерусалиме и Вашингтоне, что его воинственные заявления не должны истолковываться «в контексте угроз или демонстрации силы».

— Ирак не хочет войны, — говорил он, — он воевал восемь лет и знает, что такое война.

— Не следует также предполагать, — доказывал он, — что если у арабов есть определенное оружие, они его используют первыми. Мы говорили об использовании химического оружия, если Израиль будет угрожать нам или любой арабской стране военными действиями, к тому же с применением ядерного оружия, которым он действительно располагает… Когда нам угрожают агрессией или демонстрируют агрессивные намерения против любой части нашей арабской родины, вполне естественно, что арабы говорят: «Если вы попытаетесь напасть на нас, мы ответим на вашу агрессию тем оружием, которое имеем».

Это диалектическое сочетание реального бессилия и мнимого всесилия, глубокой экономической ямы и страха перед израильским нападением, с одной стороны, и постоянное сознание собственного величия, с другой, определило судьбу Кувейта. В одержимом страхом непрерывной угрозы рассудке иракского вождя, у которого сугубо личные интересы были как бы национальными, а национальные дела рассматривались в плане личностном, безразличие Кувейта к отчаянным нуждам Ирака в то время, когда ему угрожал «сионистско-империали-стический заговор», было равносильно «удару в спину Ирака отравленным кинжалом». К тому же, преисполненный спесью от сознания укрепившегося престижа, Хусейн полагал, что он сделал все возможное, чтобы изобразить критическое положение Ирака, и что дальнейшее выпрашивание приведет его (и, следовательно, Ирак) к публичному унижению, которому он не хотел подвергаться.

16 июля давление на Кувейт заметно усилилось. В письме к Генеральному секретарю Лиги арабских стран министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз повторил обвинение, что Кувейт и ОАЭ «осуществили намеренный план наводнить нефтяной рынок нефтью в количествах, превышающих установленные ОПЕК». Азиз утверждал, что эта политика оказала разрушительное воздействие на Ближний Восток: «Падение цен на нефть с 1981 до 1990 гг. привело к потере арабскими государствами 500 миллиардов долларов, из которых потеря Ирака составляет 89 миллиардов». Добавляя оскорбление к нанесенному ущербу, Кувейт непосредственно ограбил Ирак, «воздвигнув нефтяные установки в южной части иракских нефтяных месторождений Румайла и добывая дополнительную нефть». По оценке Ирака, стоимость нефти, «похищенной кувейтским правительством на месторождении Румайла способом, не совместимым с братскими отношениями», составляет 2,4 миллиарда долларов.

Признавая, что государства Залива оказывали «кое-какую помощь» Ираку во время ирано-иракской войны, Азиз доказывал, что эта помощь покрывала всего лишь ничтожную часть огромных затрат Ирака. Более того, «простой расчет показывает, что займы Ираку со стороны Кувейта и ОАЭ не исходили полностью из их казны, но были получены в результате увеличения их нефтяных доходов за счет падения нефтяного экспорта Ирака в течение войны». Чтобы исправить это положение и помочь Ираку выйти из того тяжелого экономического состояния, в котором он оказался в результате защиты «земли, достоинства, чести и богатства арабской нации», Азиз предъявил несколько требований: повышение цены на нефть до уровня выше 25 долларов за баррель, прекращение кувейтской «кражи» нефти с иракских месторождений в Румайле и возвращение 2,4 миллиардов, «похищенных» у Ирака, списание иракских военных займов, учреждение «арабского плана, схожего с планом Маршалла, чтобы компенсировать Ираку хотя бы часть его потерь во время войны».

Через день Саддам сделал следующий шаг. В обращении к народу по случаю двадцать второй годовщины «Революции» Баас, он снова обвинил Кувейт и ОАЭ в «сговоре с мировым империализмом и сионизмом» с целью «лишить арабский народ средств к существованию», добавив, что Ирак не сможет долго мириться с подобным поведением, так как «лучше умереть, чем остаться без средств к жизни». Поэтому двум государствам лучше «одуматься», сказал он, и обойтись мирными средствами. Однако, предупреждал он, «если мы не найдем защиты с помощью слов, тогда у нас не будет выбора кроме как прибегнуть к более эффективным действиям, чтобы исправить положение и обеспечить восстановление наших прав».

Иракские требования не были новыми по своему существу. Они уже были представлены правительствам Кувейта и Эмиратов несколько ранее. И все же, провозгласив публично то, что до этого говорилось за закрытыми дверьми, Хусейн эффектно перешел Рубикон. Он представил свои цели таким образом, что любой компромисс с его стороны выглядел бы как унизительная капитуляция. По его мнению, не оставалось места для торгов или промедления. Кувейту следовало подчиниться его требованиям или быть готовому к серьезным последствиям.