Повести - Владимир Тендряков

– Ну, ползи сюда! Чего там застрял? – торопит Бушуев.

– На все! – срывающимся голосом выкрикнул Егор. – Вот, сволочь, деньги!

Егор выхватил завернутые в женин платок сбережения, отделил тысячу, захлопнул чемодан. Долго искал упавшего за чемодан туза червей.

И пока он искал карту, снова пропала уверенность.

– На все…

Карта в одной руке (карта хорошая – ну, помоги бог, помоги бог!), в другой – пачка сторублевок. Кровные деньги, горбом заработанные, сбереженные жестокой экономией – обедал не каждый день…

– Видишь, стерва? Веришь теперь?

– Верю, – серьезно и коротко отзывается Бушуев. – Садись.

Все молчат, со всех сторон уставились возбужденно блестящие глаза. Ждут. А Егора охватывает отчаяние: как это случилось? Прихлопнет же его Бушуев. Эвон вытянулась воровская рожа, до сих пор щерился – теперь серьезен.

Но Бушуев уже выкинул ему карту. Егор взял ее. Отказаться? Уже поздно. Раз взял в руки карту, отказываться нельзя – возмутится не один Бушуев…

Пришел король бубен.

Бушуев прицелился острыми зрачками.

– Еще картинку?

Слышно, как кругом дышат люди.

– Дай сам потяну, – хрипло просит Егор.

Его неуклюжие, толстые, огрубелые пальцы тянут из подставленной колоды карту. Помоги бог, помоги бог!… Егор ничего не видит, пот стекает со лба, ест глаза.

– Ну?! – всем телом подается Бушуев. Через короля пришел туз – перебор.

Бушуев накладывает узкую, нерабочую ладонь на деньги, без слов придвигает их к своей куче.

– Возьми сдачу, – говорит он и бросает Егору несколько бумажек.

Егор послушно берет их…

Генка Шамаев, как всегда ездивший за реку, впервые застал общежитие неспящим… Все сидели на полу под лампой в табачном тумане.

Гeнка подошел к своей койке, откинул одеяло.

– Вижу – всерьез схлестнулись. Ужe Саша дознается, будет всем на орехи!

Никто не обратил на него внимания. Егор проигрывал оставшиеся от тыщи деньги.

13

Хмурое утро, облака цепляются за верхушки береговых елей, моросит дождь. Сплавщики, перепоясанные поверх курток и брезентовых плащей ремнями, выходя из теплого, душного общежития, поеживаются. Их лица сонны, не слышно разговоров. Как всегда по утрам, шум воды на Большой Голове кажется более громким и решительным.

Сутулясь, глядя под ноги, вместе со всеми идет к лодке и Егор Петухов. За ночь его лицо оплыло, шагает вяло, волочит по земле багор.

Возле лодок, где топчутся сплавщики, поджидая замешкавшихся, стоит Николай Бушуев. На нем поверх пиджака пузырится старая брезентовая куртка – одолжил у долговязого Харитона. И хотя Бушуев, как все, подпоясан, как у всех, за поясом топор, а в руках багор, но вид у него нерабочий, несерьезный.

Егор, пригнув лицо к земле, подошел боком, ковырнул сапогом землю, проговорил виновато:

– Слышь, парень… Ты того… Пошутили вчерась… Смешно, право я-то полез… Слышь, верни мне деньги, и забудем все…

Бушуев дернул в усмешке щекой, сощурился.

– Дуришь, дядя. Река-то в обратную сторону не течет.

– Слышь, отдай, говорю. Худа бы не было, – уже с угрозой надвинулся Егор.

– Ну, ну, отступи, – подобрался Бушуев.

– Сволота! Перешибу!! – Егор поднял над головой багор.

Бушуев отпрыгнул, схватился за топор.

– Давай, давай! Я т-тебя клюну в толстый череп!

Генка Шамаев, в короткой куртке, в резиновых сапогах до паха, повернув к ним вывалившийся из-под фуражки сухой чуб, прикрикнул:

– Побалуйте! Вот я вступлюсь! – Шагнув к Егору, схватился за багор. – Поделом дураку, связываться не станешь. Иди в лодку!

Егор обмяк, послушно отвернулся.

До сих пор жизнь на сплавучастке шла тихо и однообразно – день походил на день, вечер – на вечер, никаких тревог, никаких событий. Даже развлечения одинаковы– послушать радио, сгонять партию-другую в «козла». От таких развлечений быстро тянуло на сон. А утром – лодки, окатка бревен, обед, и так без конца.

Но вот – плотный круг людей на полу, напряженные лица, возбужденно блестящие глаза, отрывистые слова, деньги, сваленные кучей, деньги, переходящие из одного кармана в другой, острое чувство близкой удачи, разочарования… А Егор, распотрошивший свой чемодан! Разве это не событие? Совестно признаться, но, ей-ей, пережить такой вечер куда любопытней, чем стучать перед сном костяшками домино.

Настал вечер, и все общежитие уселось в плотный круг, одни – с желанием поиграть, другие – поглазеть, со стороны поволноваться. Не участвовали только двое – Генка Шамаев и Егор Петухов, лежавший, не раздевшись, на своей койке лицом вниз.

Игра сразу пошла по-крупному. До Егора доносились сдержанные возгласы. Он лежал и сжимал от ненависти кулаки. Бушуева сейчас не тронешь, все игроки поднимутся на дыбки. Пропала тысяча, не вернешь.

А голоса бередят душу:

– Стучу!…

– Подкинь еще карту…

– Ах, черт! Вот так сорвал!

Бередят душу и короткие напряженные паузы. Кому-то подваливает счастье. А он, Егор, обиженный, забытый, лежит один, никому в голову не придет пожалеть. А если снова попробовать? Но не зарываться, а с умом, с оглядкой, осторожно. Вдруг да вернет свои деньги. По-крупному прогорел, можно, чай, рискнуть по мелочи…

Егор слез со своей койки, осторожно выдвинул чемодан, достал деньги, отделил сотенную бумажку…

На правах обиженного, которому обязаны прощать в сочувствовать, он грубо растолкал сидящих.

– Ну-ко, потеснись!

Сел и, стараясь ни на кого не глядеть, взял карту.

14

За поселком, в конце каменной дамбы, Дубинин ставил морды. Каждый вечер он ходил их проверять. И сейчас он возвращался с ведром, в котором плескались окуни.

Шел прямо по дамбе, ступая по громадным валунам. Дамба – каменная гряда высотой чуть ли не в два человеческих роста – растянулась на четверть километра, начинаясь от столовой, наискосок влезая в бурлящую реку.

Участок Дубинина два года назад был самым тяжелым на всей реке от истоков до устья. Большая Голова забрасывала лес на каменистую отмель, и там несколько раз за лето вырастали огромные завалы. В разгар сплава приходилось работать по двенадцати часов в сутки. К осени сплавщики изматывались. Тогда-то и решили своими силами построить дамбу, которая не пускала бы бревна на отмель.

Камень к камню, крупные, ноздреватые валуны! Сколько их! Гряда, растянувшаяся на четверть километра, высотой в два человеческих роста, она весит несчитанные тысячи тонн. Все эти камни укладывали зимой каких-то два с лишним десятка людей, с помощью простых слег, веревок и одной-единственной лошаденки. Тысячи тонн камня! Значит, каждой паре рабочих рук пришлось поднять и перенести многие сотни тонн!…

Дубинин вместе со всеми ворочал тогда валуны, которые на лютом морозе обжигали сквозь брезентовые рукавицы руки. Сейчас, ступая с камня на камень,, он думал о том, что если бы вся работа – разборка завалов, очистка берегов и мелей – каким-то чудом вдруг превратилась в сложенные один на другой камни, то за шесть лет службы Александра Дубинина мастером выросла бы на этом участке гора, снежной вершиной уходящая за облака. Дамба удивляет, а это – побочное дело. Ребята-сплавщики привыкли к ней, как привыкли к неумолкающему шуму воды на Большой Голове. Александра Дубинина нет-нет да охватывает смутная гордость за своих ребят: «Трудовой народ, ничего не скажешь. Не зря хлеб едят…»

Дамба кончилась, булыжный склон упирался в стену столовой. А из-за угла столовой светились окна общежития. Время довольно позднее, но там не спят…

Ощущение гордости и спокойной уверенности – все хорошо, жизнь налажена – исчезло: «Опять в карты дуются!…»

Какой– то неудачник, легкая пена, которую выбрасывает жизнь, сейчас атаманствует над двумя десятками взрослых людей, здравых, рассудительных, знающих себе цену. И ему, мастеру Дубинину, всесильному человеку, слово которого хватают на лету, не так-то просто прийти и сказать: «Баста, ребята! Кончай канитель!»

Все хорошо, все налажено… Но все ли? Сытно, покойно, даже слишком покойно – сон да работа, работа да сон…

Дубинин мог заставить в трескучие морозы ворочать тяжелые камни. Нужно! Он мог приказать сплавщикам, вовсе не трезвенникам: на участке не пить. Нужно! В этом «нужно» и была сила Александра Дубинина. Но отбери сейчас карты, сразу зашумят:

– Мы что – подневольные тебе? Ишь порядочки – играть нельзя. Нет для работы вреда? Нет. Ну и не зарывайся.

А ведь так просто не кончится: где карты, там и выпивка и скандалы, мало ли что может стрястись. Пусть. Спохватятся – тут-то он и появится, тут-то скажет свое «баста». И попробуй тогда возразить, попробуй ослушаться!

В берег уткнулась лодка. Генка Шамаев выскочил, рывком вытянул лодку на камешник, пружинящими скачками взбежал на дамбу.

– Колдуешь? – спросил он, тоже уставясь в светящиеся окна.

– Прикидываю.

– Обдерет как липку ребят и сбежит, сукин сын.

Дубинин промолчал.

– Дозволь мне, Саша, я из него и деньги вытрясу, и в шею вытолкаю.