Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

— Убирайся прочь, негодница! У-у, чтоб тебе не родиться! Покою нет от тебя. Уходи, говорю!

Девочка сперва опешила, но затем, повернувшись на одной ножке, запрыгала через верёвочку к дому Огульдженнет. Энеш уже успела привыкнуть к тому, что мать с отцом вечно ругают её, и всё больше времени проводила с приветливой, всегда ласковой тётей Огульдженнет.

Немного погодя из своего домика вышла Огульдженнет. В скромной домашней одежде, с пустыми вёдрами в руках. Невзрачный наряд не отнимал у неё привлекательности — по-прежнему стройной выглядела её ладная фигурка. Огульдженнет не торопясь прошла через двор и скрылась за воротами. Оразгюль презрительно выпятила губы:

— Видали вы эту гордячку? Ишь как вышагивает плавно!.. Если только бедняга Чопан не возвратится живым-здоровым, она ведь, чего доброго…

Ей хотелось уколоть младшую невестку, которую по-прежнему недолюбливала. Но она всё-таки сдержалась. Про себя отметила: на голове Огульдженнет всё тот же низкий — всего в четыре пальца — борык, в котором та вернулась из родительского дома. А прежде, сразу после свадьбы, Оразгюль собственными руками надела на голову Огульдженнет высоченный борык, точно такой же, как у неё самой. Молодая гелин вскоре пожаловалась: «Давит мне на голову эта проклятая ступа». Сняла борык и больше уже не надевала. Этого ей Оразгюль не могла простить. И сейчас, питая злобные замыслы, она решила ещё разок подзадорить мужа:

— Ты бы поглядел, какой борык у этой бесстыдницы. А там и вовсе обнаглеет, платочком станет повязываться, будто городская…

В те годы передовые женщины отказывались от но-шения борыка, поскольку он вредил здоровью. Люди отсталые, наоборот, всячески защищали традиционный головной убор.

Слова жены привели Атака в ярость. Он стиснул кулаки:

— Ну, если она осмелится… Я её своими руками!..

— Ты? Ха-ха!..Разве ты в своё время сумел переубедить отца и мать, чтобы не брали в дом эту дрянь, а взяли для Чопана мою племянницу?

Атак насупился ещё грознее и умолк. Возразить было нечего.

Тут показалась с наполненными вёдрами в руках Огульдженнет. Ни капли воды не пролилось из вёдер — так осторожно ступала она. Прошла двором и скрылась у себя в доме. Вслед за ней тотчас же прошмыгнула Энеш. Минуту спустя она выбежала обратно. Запрыгала на одной ножке:

— Вай, хай, элек-челек! Что я слышала!.. Тётя сказала… Тётя сказала, пойду завтра на работу в бригаду и тебя возьму с собой. Я пойду с тётей! Я пойду с тётей!..

— Вишь, распутная, неуёмная! — тотчас всё сообразила Оразгюль и опять принялась нашёптывать мужу. — Ну, я-то знала наперед… Недаром она в старьё вырядилась. Думаешь, для того, чтобы достаток семьи увеличить? Как не так! Ох, если бы племянницу мою, раскрасавицу писаную, взяли вместо этой вертихвостки!..

Атак и на этот раз решил смолчать. Если говорящий дурень, так хоть слушающий не будет им…

Затем он встал нехотя и всё же отправился на работу, отложив на будущее выговор, который собирался сделать невестке.

Поднялась и Оразгюль. Она окликнула дочку:

— Пойди сюда, негодница! Убери посуду, одеяло, подушки! Будет тебе скакать!.. А я отдохну. Поясница никак не проходит, охо-хо!..

В сумерки, когда Хайдар-ага отправился к одному из сверстников поговорить о том, о сём, Огульдженнет, управившись по хозяйству, присела на дощатый помост перед входом в кибитку. Вокруг было тщательно подметено и сбрызнуто водой. Ещё раньше Огульдженнет почистила в хлеву, задала корове корму.

Вскипела вода в кумгане, Огульдженнет заварила чай и подала свекрови.

— Что-то комары здесь донимают, — проговорила Боссан-эдже, встала и с чайником в руке отправилась в кибитку. — А ты, невестушка, и себе тоже завари да поешь чего-нибудь.

Однако Огульдженнет не придала значения словам старухи. Она была занята совсем другими мыслями. Подняла голову и поглядела на север. Туда, где уже взошла Полярная звезда. Кажется, вон там идёт проклятая война… Под этой самой звездой… люди убивают друг друга? Что делает Чопан в эту самую минуту? В чём одет? Есть ли у него пища, вода?

Огульдженнет ещё минуту глядела на Полярную звезду, затем проговорила вполголоса:

— Откуда же у наших бойцов пища и одежда, если им не отправим мы из тыла.

Из кибитки раздался голос Боссан-эдже:

— Милая, иди же! Комары, наверное, и тебе покоя не дают. Вскипяти ещё чаю и сама выпей, чего-нибудь поешь.

Огульдженнет чуть было не сказала: «Что-то не хочется». Но сдержалась, зная, что свекровь тогда встревожится, будет спрашивать: что, мол, с тобой, здорова ли… Поэтому она отозвалась:

— Сейчас, мама.

Раздула огонь, налила в кугман воды, поставила с помощью щипцов на самый жар. Склонилась. Кончики длинных кос упали на землю, а на белом лице заиграли горячие отблески пламени, ещё резче выступали тёмные полукружия густых бровей.

Когда вскипела вода, Огульдженнет заварила чай и вошла к свекрови. Почти следом за ней появились Атак и Оразгюль. Увидев их, Огульдженнет свой чайник тотчас поставила перед Атаком. И хотела опять выйти, ещё чаю вскипятить. Оразгюль её остановила:

— Я пить не буду. — И сейчас же скривила губы: Так ты, оказывается, уже и не надеваешь больше праздничный халат?

Огульдженнет улыбнулась, показала жестом: сейчас, мол, всё — объясню. А сама приблизилась к свекрови, зашептала на ухо:

— Мама, поговорите с Атаком. Пусть, когда бригадира увидит, попросит для меня какую-нибудь работу.

Каким-то образом неугомонная Оразгюль расслышала её слова и накинулась на младшую гелин:

— Вай, невестушка, упаси тебя бог! Мы-то думали: ты будешь положенное время сидеть, ни на кого не глядя, халат на голову накинув. И никакого дела тебе не поручали. А ежели тебе работать захотелось, то вон у детишек моих вся одежда грязная. Возьми да перестирай.

Огульдженнет без труда уловила неприязнь в её словах. «За что?» — уже в который раз подумала она, не зная, что сказать. К счастью, вмешалась Боссан-эдже.

— Иди, голубушка, к себе, — велела она Огульдженнет. — Там и поешь. А мы побеседуем пока.

Едва она скрылась, Атак недовольно пробубнил:

— Мама, чего это она надумала?

Однако Оразгюль опередила мать:

— Ей, видите ли, угодно идти работать вместе с мужчинами! В бригаду, на поле…

Атак даже вздрогнул, будто его кольнуло. Ещё бы: ближайшая родственница отправится работать, будто её прокормить в семье не в состоянии. Какое бесчестье для мужчины!

— Пусть и не думает! — со злобой выдавил он и стукнул себя кулаком по колену. — Что это ещё?

— А за детьми ухаживать не желает, — подзадоривала Оразгюль. — Вообще детей терпеть не может.

Послушав их, Боссан-эдже допила чай, остатки выплеснула из пиалы к порогу.

— Оставь эти разговоры, невестка, — мягко, но серьёзно начала она. — Бедняжка ничем перед тобой не провинилась, да и никому ещё не сделала ничего дурного. Детей, говоришь, не любит… Вот уж неправда. Как у тебя язык поворачивается!

— А что? — вскинулась Оразгюль. — Я ей ничего плохого не говорю.

— Я другое замечаю. Слова человеческого она от тебя не слышит. Работу самую грязную всегда на неё сваливаешь… Верно говорится: «Сперва к себе огонь приложи, а не обожжёшься, тогда и к другому». Перестань обижать её, говорю тебе.

— Но и ей не давайте на шею садиться! — визгливым голосом выпалила старшая гелии. — «Учи ребёнка сызмала, жену сызнова», разве не так? Что за девка своенравная?! Борык не надевает, как у всех, переоделась в старьё, а теперь, пожалуйста, в поле работать пойду… Нашли себе невестку, нечего сказать!.. Да знала я, знала, что так и выйдет!..

И Оразгюль рукавом закрыла лицо, притворно всхлипывая. На Боссан-эдже, впрочем, это нисколько не подействовало. Тут заговорил, не желая оставаться безучастным, Атак.

— Я тоже думаю, — он погладил редкую тёмную бороду, — не следует ей пока что быть среди посторонних…

— Конечно! Конечно! — поддержала мужа Оразгюль. — Всякое может случиться.

— И верно говорит жена: пусть невестка дома побольше работает.

Горько было слушать такие речи Боссан. Будто ей в сердце иглой кололи… Боссан-эдже, однако, сдержалась и даже виду не показала. Только, прибирая посуду, предложила Атаку:

— Ты бы, милый, об этом лучше переговорил с отцом.

— Отец не из тех, чтобы в этом разобраться. Эх!.. — Атак махнул рукой и потупился.

Оразгюль поднялась с места, сделав знак мужу. Потом обратилась к свекрови:

— Мама, вы не думайте, что я хочу ей худого. А с домашними делами и сама управлюсь. Но — не давайте вы ей на шею садиться! Вам же будет хуже, плакать станете… Это вам не Оразгюль.

Они удалились. Боссан-эдже немного посидела, потом в сердцах отшвырнула от себя подушку.

— Чтоб тебе высохнуть! Навязалась ты на голову Атака… Сколько злобы в твоём сердце! Ну, да что тут поделаешь…