Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

С молодости спуску никому не давал, а ближе к старости и вовсе, как уксус, стал, въедлив да придирчив. Первую жену свою, Мавру, похоронил в Сольвычегде, когда еще… Совсем тогда молод был, жизни не знал, лиха не нюхал. Через год вторую, Софьюшку, в дом привел. И она надсадилась, не столько от тяжестей, сколько от неустроенности, от переездов частых. Где они только не живали… Любил он молодую жену в новый дом ввести, еще живицей смоляной светящийся, запахом веселым окутывающий. Подойдет, бывало к стене, по бревну похлопает ладошкой, спросит: " Сколь постоит дом этот?" Она ему: "Нас-то переживет…" "Как не переживет, затем и ставил, чтоб пережил…"

Вот так с одного городка в другой и перебирались, не обжившись еще на прежнем месте. А сколько раз на них в лесу разбойники, да людишки сибирские лихие наскакивали? Не счесть. Один раз Софья на сносях ехала с ним в возке, к Пасхе дело шло. Снег рыхлый, мокрый. Вдруг, невесть, откуда, выскочили десяток оборванных мужиков с кистенями да дубьем в руках. Охранники, мать их, поотстали где-то, чего уж у них там стряслось, не припомнит. Так он от тех людишек один отбивался, отмахивался, но себя пограбить не дал. Вот Софьюшка прямо в возке и рожать начала. Ох, едва до первой заимки довез…

Но не представлял Аникий Федорович себе другой жизни. Софьюшка как детей вырастила, подняла, начала поговаривать о монастырской жизни, мол, тяжко ей в миру оставаться, и о душе подумать надобно. Обещал построить для нее монастырь на своих землях, если уж совсем невмоготу станет. Может и самому когда придется от мирских дел отойти, да в скиту затвориться. Сыновья уже и без него управляются, совета не спросят, своим умом живут, обходятся. Теперь вот время пришло свести их с нужными людьми на Москве, признакомить, обучить, как с кем вести себя, к кому с чем подойти, что поднести. То дело тонкое, не топором махать. Слово не так скажешь и в другой раз не то, что разговоры говорить, а и на порог не пустят…

Да… Москва-матушка деньгу любит, обхождения особого требует. А без нее не обойтись, стороной не объедешь и шагу не ступишь. Нашлют приказные дьяки стряпчих своих, что в каждую строку насуют по лыку, и глазом не успеешь моргнуть, как бороду и ту в казну заберут, наголо обреют. Потому и стал Аникий Федорович своим человеком в боярских хороминах и в приказных избах, где кому связку соболей в честь праздника, а кому мешочек орехов кедровых поднесет. Ни разу отказу просьбам и просьбочкам своим не встречал. А как иначе? Иначе на Руси не живут — каждый овощ свою грядку знает.

…Вместе с хозяйским обозом приехали в Москву и Алена с Евдокией, скопив немножко деньжат и решив вместе с дочкой возвратиться на родину, в Устюг Великий, где их домик стоял заколоченным. Остановились на строгановском подворье и на другой день уже пошли бродить по городу, подолгу останавливаясь у торговых рядов, заходя в храмы, разглядывая празднично одетых москвичей.

— Ишь ты, как одевается народ московский, — качала головой Алена, — словно и не работают никогда, а только и делают, что по базарам шастают.

— Чего нам их судить, — сдержанно отвечала Евдокия, — у них своя голова на плечах. Живут чем-то…

— Жить по-разному можно. Кто от труда живет, а кто и от прибыли, людей обсчитывая, — не унималась Алена, считая торговлю делом темным, порочным. — В Писании про богатеев все прописано, батюшка сказывал…

— То, мама, не нашего ума дело, — стояла на своем Евдокия.

— Нашего не нашего, а задерживаться здесь долго не следует. Вот найдем Василия и, коль пожелает, то подадимся на родину к нам. А не пожелает, то пусть живет как знает, и весь мой сказ…

Но Евдокия плохо слушала мать, а все поглядывала по сторонам, дивилась множеству людей и ей казалось, будто сейчас увидит знакомое лицо. Но никто не встретился, никто не подошел к женщинам, не поздоровался.

Еще в уральском городке узнала Евдокия от вернувшихся из Москвы Герасима и Богдана, что Василия приняли на царскую службу и он теперь находится при самом царе. Конечно, ей хотелось повидаться с ним, порасспросить о службе, житье, да просто глянуть в его чистые глаза, излучавшие тепло и доброту. После того, как Василий отбыл в Москву сопровождать строгановский обоз, к Евдокии перестали приставать парни, никто уже не сватался, полагая ее невестой Василия. Даже вернувшийся Герасим и то обходил ее стороной, словно не он когда-то каждый вечер слонялся под их окнами, вызывая Дусю тихим свистом. Заметила это и Алена, видевшая, как день ото дня дочь становится все более сумрачной. Поначалу она не придавала значения тайным девичьим слезам. Кто не проливает их в молодую пору, особенно, в преддверии весны, когда подтаивает снег, пробуждается жизнь, оживает все под лучами солнца. Но потом всполошилась вдовица Алена. Побежала к бабке-ворожее, попыталась через нее вызнать причину и помочь печали дочерней. Бабка указала после ворожбы на черноволосого молодца, присушившего девичье сердце и отбывшего в дальние края. Дала заговоренной водицы, которой надо опрыскивать девку ранним утром на самой заре до солнца. Не помогла водица та… Долго ждала Алена, а потом как-то враз решилась ехать обратно в Устюг, где может, забудет Дуся присуху свою, иначе жизнь пойдет, наладится. Но имела вдовица и тайную мысль: сыскать на Москве Василия. Только кто бы подсказал, как сделать то… Не в государев же дворец идти с расспросами…

Как-то зайдя на хозяйскую половину, куда несла спеченный ею пышный пирог, она и в Москве не переставала готовить для хозяйского стола, столкнулась с Аникием Федоровичем, что провожал дородного боярина до дверей. Тот, увидев Алену, поинтересовался, что это у нее под тряпицей лежит на деревянном блюде. Та с готовностью показала изделие рук своих. Боярин отщипнул кусочек, положил в рот и одобрительно проговорил:

— Знатные пироги пекутся у тебя, Аникий Федорович. Остался бы на угощение, да обещал быть к столу у знакомого своего давнего, князя Петра Ивановича Барятинского. У него нынче радость великая — сын из плена крымского жив, здоров вернулся. Туда и зван. Так что, извиняй, не могу. В другой раз непременно посижу за такими пирогами. — Он направился, было, к выходу, но обернулся и спросил Строганова. — А не исполнишь ли просьбочку мою малую?

— Как же, Алексей Данилович, отказать могу тебе, которому всем обязан, Говори, все как есть выполню в точности.

— Снеси пирог от своего имени с поздравлениями на двор князю Барятинскому. Он человек нужный и глядишь, пригодится в делах твоих. Назначение на воеводство ему скоро последует, а это, сам знаешь, честь великая у воеводы в друзьях оказаться. — Басманов явно имел какие-то свои далеко идущие планы, о которых не хотел говорить Строганову. Дело было не в пироге и то понимал Аникий Федорович, но и отказать Басманову не мог.

— Вот Алена и снесет пирог, я объясню ей, как дом княжеский найти, — указал он на стоявшую с блюдом в руках вдовицу, — и Дусю возьми с собой, пусть на добрых людей поглядит.

Когда Алена сообщила дочери, что им предстоит идти в незнакомый дом с поручением от хозяина, та начала отнекиваться, ссылаясь на плохое самочувствие, но какой-то голос шепнул ей, что многое будет зависеть от ее решения, и она покорно, пошла с матерью, шепча на ходу молитву своему ангелу-покровителю.

В княжеском доме их встретили у ворот сторожа и долго расспрашивали от кого они, да зачем пожаловали. Потом один из них ушел внутрь дома и, вернувшись, велел женщинам следовать за ним.

Алена хотела, было, передать угощение в руки одного из слуг, но провожатый велел идти дальше, где их поджидал сам хозяин. Петр Иванович принял подношение и сразу оценил красоту Евдокии и мастеровитость Алены, начал выспрашивать их как они оказались в Москве. Узнав, что собираются уезжать к себе в Великий Устюг, предложил пожить в его доме, обещая хорошо заплатить за работу. Он умел ценить мастерство поварское, поскольку сам был большой охотник до яств и кушаний разных. Однако Алена, не ожидая подобного поворота, отнекивалась, ссылаясь на неотложные дела, что ждали их на родине.

В это время в горницу вошел князь Федор Барятинский, уже несколько дней живший в отцовском доме. Ему сразу приглянулась Евдокия нежными чертами лица, чистотой взгляда, неподдельной скромностью. Он прислушался к разговору отца с женщинами, с интересом разглядывая их. Князь Петр как бы, между прочим, обмолвился, что сын, будучи на царской службе, оказался в плену у крымцев и вот, слава Богу, вернулся домой благополучно.

— Один знакомый наш тоже на государеву службу попал, а вот как его сыскать не знаем. А надо бы повидаться, — добавила Алена, взглянув на зардевшуюся дочь.

— Какого он рода-звания? Откуда? — поинтересовался Петр Иванович.

— Знаем только, что Василием звать, — ответила вдовица.

— А из себя он каков? — вступил в разговор Федор. — Может, встречал я его где.