Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск. - Николай Алексеев-Кунгурцев

VII. У ЗНАХАРКИ

Дождь лил ливмя. Избушка знахарки Матвеевны тряслась от порывов ветра, который врывался и внутрь избы сквозь плохо прикрытое волоковое окно и заставлял колыхаться пламя лучины. Старуха Матвеевна, что-то ворча, перебирала и перевязывала в пучки какие-то травы. Свет от лучины падал на ее наклоненную голову, освещая темный повойник и пряди седых волос, выползавших из-под него.

В дверь постучали, сперва тихо, потом сильнее.

— Ну, кого там несет в этакую непогодь? — с неудовольствием пробормотала знахарка и, подойдя к двери, довольно нелюбезно спросила: — Чего надоть?

— Пусти, бабушка! Дело до тебя есть, — ответили из-за дверей.

Угадав по голосу женщину, старуха, после некоторого колебания, отомкнула защелку.

Посетительница вошла. Знахарка вгляделась в ее лицо и воскликнула с удивлением:

— Боярыня Василиса Фоминишна!

— Я самая, Матвеевна, — ответила боярыня, сбрасывая промокший от дождя опашень и опускаясь на лавку, — я самая. Не думала я у тебя быть, да загнала меня злая напасть. Как тать, выбралась из дома своего и прибегла к тебе за помочью.

— Рада услужить, боярынька. Поведай только, что за напасть приключилась, — сказала знахарка, тоже присев на скамью против Доброй и зорко всматриваясь в нее хитрыми ввалившимися глазами.

— Беда пришла на меня, Матвеевна! — печально говорила Василиса Фоминишна, приложив руку к щеке. — И ни с чего больше приключилась, как от очей молодца-соколика. Нет мне спокою, бабушка, и днем, и ночкой терзаюся, извожусь по нем, а он на меня и взглянуть не хочет.

— Экое диво! На такую красоточку?

— Знать, не для всякого такою я кажусь. Есть у него зазнобушка, может, и похуже меня, да ему милей. Ах, Матвеевна, кабы знала ты, какой злобой палюсь я на эту разлучницу проклятую! Кажись, по капельке бы кровь из нее, окаянной, выпустила б!.. Она — всему помеха. Не будь ее, не пришлось бы мне горевать, к тебе за помощью идти. Бабушка! Слезно молю — помоги ты мне, облегчи муку мою, поверни ко мне любовь того молодчика!

Знахарка ответила не сразу.

— Приворот, стало быть, надо сделать? — промолвила она наконец. — Что ж, это можно.

— Можно? — радостно вскричала боярыня.

— Трудненько, правда, а можно… Он к тебе ведь в дом ходит?

— А ты почему знаешь?

— Э! Ты спросила бы лучше, чего Матвеевна не знает! — самодовольно заметила старуха, — Стало быть, он и ест, и пьет у тебя в дому частенько?

— Ну, вестимо ж.

— Так вот что: дам я тебе настоечку особенную такую, прямо скажу — во граде во Киеве на Лысой горе ведьмы ее готовят, а у меня меж ними знакомых немало есть, так я и раздобылась… Сейчас у меня нет этой настойки, а через не- дельку-друтую добуду. Этого снадобья ты маленько — капель этак пяточек — примешай своему молодчику к питью — к водочке либо к наливке, ал и к меду… Выпьет он — и шабаш! Толкать будешь — не уйдет.

— Да ну!

— Врать не стану. Ты только так подстрой, чтоб после того, как он хлебнет снадобья-то, зазнобушка тут подле не вертелась, а всего лучше, коли ты с ним глаз на глаз останешься.

— И неужли он полюбит? — промолвила боярыня, вся красная от радостного волнения.

— Как сказывала: толкать будешь — сам к тебе полезет.

— Ай-ай! Да ведь это чудо будет!

— На то я и знахарка, чтоб такие дела вершить, какие другим не под силу.

— Скорей бы, Матвеевна!

— Недельки этак через четыре…

— Как через четыре?!. Ведь ты сказала прежде, что через неделю-другую.

— Это я так сбрехнула… Нет, недельки через четыре… Да и то не знаю, достану ли.

— Вот тебе на! — разочарованно воскликнула боярыня.

— Да ведь стара я стала, немощна — когда соберусь слетать, не знаю, — тянула старуха, набивая себе цену.

— Слетать?

— Ну, вестимо ж, слетать. Али ты думаешь, я на Лысую гору в Киев-град пешью пойду?

Дрожь суеверного ужаса пробежала по телу боярыни. Ей вдруг стало не по себе сидеть наедине с такою старухой, которая может летать на Лысую гору. Морщинистое лицо старухи с длинным загнутым носом, с быстрыми, хитрыми глазами показалось ей каким-то зловещим. Она поднялась и накинула опашень, потом достала кошель и подала его знахарке.

— На, возьми пока… После два таких получишь. Только скорей, Богом молю!..

Матвеевна жадно схватила кошель и рассыпалась в благодарностях.

— Уж не пожалею костей своих, — добавила она потом, — так и быть, слетаю на деньках. Через недельку снадобье будет готово…

— Вот это ладно.

— Не проводить ли тебя до дому, боярынька? Вишь, ночь-то какая! — сказала знахарка.

— Нет, ничего, я одна, — ответила та, чувствуя, что ей одной будет менее страшно, чем с этой старухой.

VIII. ЧАРЫ

Приготовления к свадьбе Татьяны Васильевны с Марком Даниловичем шли деятельные. Прошло всего около месяца со дня сговора, а шитье приданого уже было почти закончено, дошивался уже и свадебный ковер, которым должно быть покрыто устроенное из тридевяти ржаных снопов ложе новобрачных, давно были подысканы тысяцкий [48] и женка тысяцкого, и дружки [49] и иные свадебные чины.

До дня свадьбы оставалась всего неделя-другая, это заявила Марку сама Василиса Фоминишна. Вот уже недели две, как с боярыней совершалась непостижимая перемена. Угрюмая, злобно посматривавшая на падчерицу и избегавшая встреч с женихом Танюши, она вдруг сделалась необыкновенно ласковой с боярышней, чрезвычайно любезной с Марком Даниловичем. Молодой окольничий приезжал в усадьбу Доброй ежедневно и оставался там до ночи. Боярыня встречала его приветливой улыбкой, невеста — поцелуем; всякая мысль о затворничестве невесты была оставлена по настоянию Кречет-Буйтурова, и Василиса Фоминишна не протестовала против такого нарушения обычая. Дни проходили в оживленных беседах, и мачеха во время их занимала не последнее место. Напротив, она говорила много и долго о будущей совместной жизни Тани и Марка и рисовала светлую картину их будущего счастья.

Марк Данилович дивился этой перемене.

— Василиса-то Фоминишна какая славная стала! Не узнать! — говаривал он невесте.

— Да, точно, что не узнать, — задумчиво отвечала Таню- ша: в глубине души она не доверяла ласковости мачехи и чувствовала беспокойство, но ей не хотелось смущать жениха своими опасениями.

Однажды Марк Данилович приехал в усадьбу Доброй. Боярыня встретила его с печальным лицом.

— Невестушка твоя что-то прихворнула.

— Что с ней? — встревожился жених.

— Голова, жалуется, болит, и так не по себе… А я, как на грех, холопов и холопок отпустила на гулянье, в сельцо Ивановское, ярмарка там… Одна с Танюшей во всем доме.

— Лежит она?

— То побродит, то приляжет. Ишь ты! Больна-больна, а услыхала твой голос — вышла, не утерпела! — шутливо заметила боярыня, увидев вошедшую падчерицу.

Было видно, что Таня не здорова. Она куталась в теплый платок, а лицо ее было красно и глаза слезились.

На расспросы жениха она, однако, отвечала, что ее нездоровье пустяшное, что так, чуть-чуть, голова болит. Она не вернулась в свою горницу, осталась беседовать с женихом. Но беседа шла вяло. Кречет-Буйтуров был встревожен болезнью невесты, и веселые слова не шли ему на ум; Таня, видимо, пересиливала себя. Одна Василиса Фоминишна говорила без умолку. Боярыня была сегодня почему-то особенно оживлена, ее глаза светились каким-то лихорадочным блеском.

Боярышня долго крепилась, наконец не выдержала.

— Пойду полежу немного, — сказала она, — голова что-то сильней разбаливается.

— Поди, поди, приляг, голубушка, — посоветовал ей и жених.

Василиса Фоминишна словно обрадовалась.

— Да, да, тебе беспременно прилечь надо. Да ты не торопись подниматься, хорошенько отлежись. Дай-кась, я пойду с тобой, укутаю тебя одеяльцем.

— Стало быть, мы с тобой вдвоем сегодня будем беседовать! — сказала боярыня, проводив падчерицу в ее горницу и обращаясь к Марку Даниловичу, — Чай, тебе скучно со мной будет?

— Почему ж скучно? Вишь, ты какая говорунья!..

— Болтаю зря, из пустого в порожнее переливаю. Знаешь ведь, надобно нам перекусить.

— Уволь, Василиса Фоминишна!

— Нет, беспременно — за питьем-едой и беседушка будет лучше. Только как быть? Холопок нет, придется нам самим на стол собирать.

— А что ж, я рад послужить.

— Так пойдем хозяйничать, — со смехом сказала боярыня.

Перекидываясь шутками, смеясь, они накрыли стол, уставили его яствами.

— А ты — добрый хлопчик! — шутливо промолвила Василиса Фоминишна.

— Рад постараться, боярыня! — в том же тоне ответил Марк.

— А за старанье награда нужна… На-ка, выпей!

С этими словами она взяла стоявший на столе отдельно от прочих кубок, налила его доверху медом и подала Марку.