История России в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Второй отдел - Николай Костомаров

Между тем Россия продолжила перемирие с Польшей еще на 13 лет, уступивши Польше Невель, Себеж, Велиж, и, сверх того, заплатила 200 000 рублей вместо уступки ей Киева. Шли переговоры о совместных военных действиях против турок. Малороссия была в тревоге; ожидали нового нашествия турок с Юрием Хмельницким; носился слух, что нападение будет направлено на Киев; принялись наскоро укреплять Киев на всех пунктах; Самойлович положил основание крепости около Печерского монастыря; но турки не явились.

В то время, когда в Киеве шли горячие работы, а московские ратные силы стягивались к югу, валахский господарь, Иоанн Дука, взялся быть посредником между Турцией и Россией. Самойлович, со своей стороны, настаивал на примирении с Турцией и Крымом, потому что не терпел поляков, и всеми силами старался не допустить русских до союза с ними против неверных. Переговоры тянулись более года. В августе 1680 года отправился в Крым бывший несколько лет в Варшаве резидентом стольник Тяпкин вместе с малороссийским генеральным писарем Раковичем (с ними был учитель Петра Великого, Никита Зотов). Тяпкин упорно не хотел отдавать хану всей правобережной Украины; дело дошло было до того, что хан грозил засадить русских послов в земную яму, и это принудило Тяпкина уступить и согласиться на унизительное перемирие сроком на 20 лет, по которому Россия обязалась вносить хану ежегодный платеж. Киев со своим старым уездом[110] оставался за Россией, но вся правобережная Украина от реки Буга до Днепра должна была оставаться вполне безлюдною. Положено было, с обеих сторон не строить там ни городов, ни сел и не заводить никакого поселения. По заключении этого перемирия, получили свободу русские пленники и в числе их несчастный Василий Борисович Шереметев, томившийся двадцать два года в неволе. В 1681 году договор этот был утвержден в Константинополе. Вопрос о том, кому должно принадлежать Запорожье, оставался нерешенным; хотя русские и выговорили себе Запорожье у крымского хана, но турки не согласились признать окончательно Запорожье вотчиною царя.

О дальнейшей судьбе Юрия Хмельницкого сохранились разноречивые известия, которые, впрочем, сходны в том, что он был вскоре убит.[111] Память этого человека подверглась проклятию в малороссийском народе: об нем составилась легенда, будто земля его не принимает и он скитается по земле до скончания века!

С тех пор пало господство казачества на правой стороне Днепра. По смерти Хмельницкого, турецкое правительство назначило гетманом со своей стороны валахского господаря, Иоанна Дуку; Дука, приехавши в свое новое владение, застал там совершенную пустыню и начал призывать поселенцев, обещая им льготы, что нарушало договор, заключенный с Турцией. Дуку поймали поляки и посадили под стражу. В 1683 году Польша, защищавшая Австрию против Турции, вступила с последнею в войну. 12 сентября Ян Собеский разбил турок под Веною и нанес им после того еще несколько поражений. Тогда, в видах войны с Турцией, Польша намеревалась было воскресить казачество и назначала своих гетманов одного за другим. Но в Украине уже не доставало для казачества почвы; оно, видимо, отживало свою историю. Попытки восстановить его на правой стороне прошли бесследно.

Воюя с турками, поляки сильно добивались втянуть в эту войну Россию, но Россия долго не поддавалась их советам, благодаря настойчивости Самойловича, который неустанно представлял, что полякам ни в чем нельзя верить, что они искони вероломные враги русского народа, что гораздо полезнее быть в дружбе с турками. Несмотря, однако, на все старания, Самойлович, живший вдалеке от Москвы, не мог следить за тамошними делами. Могучий в то время боярин, друг Софьи, Василий Васильевич Голицын, поддался убеждениям польских послов, ходатайству папы и Австрии, и 21 апреля 1686 года был заключен в Москве польскими послами Гримултовским и князем Огинским вечный мир между Россией и Польшей. Киев, с Васильковым, Трипольем и Стайками, был уступлен России навеки, а Россия обязалась заплатить за это 146000 рублей. Обе державы обязались вместе воевать против турок и татар. Важным для будущих времен условием этого мира было то, что Польша обязалась предоставить полную свободу совести православным.

Самойлович был до крайности недоволен этим миром, но еще более раздражился, когда ему приказали готовиться в поход против татар. Он продолжал посылать в Москву свои представления против союза с Польшею и войны с турками, пока наконец получил выговор за свое «противенство». Гетмана многие не любили в Малороссии, а он, между тем, своими смелыми суждениями подавал повод врагам к обвинению в недоброжелательстве к Москве: «Купила себе Москва лиха за свои гроши, ляхам данные. Жалели малой дачи татарам давать, будут большую казну давать, какую похотят татары», — так говорил он в кругу своих приближенных. Ему приходилось выступать в поле, а он называл предпринимаемую войну «чертовскою, гнусною», величал Москву глупою: «Хочет дурна Москва покорить государство крымское, а сама себя оборонить не может». Враги Самойловича с жадностью ловили и подмечали такие выражения.

Правительство московское затевало большое дело. Мысль покорить Крым блеснула было при Грозном и окончилась маловажными походами, блеснула при Михаиле Федоровиче и была оставлена по бедности средств. Теперь предприняли идти с большим войском великорусским и малорусским через степь и уничтожить Крымское царство.

Осенью 1686 году издан был к служилым людям царский указ, призывающий их к важному начинанию. «Злочестивые, богоненавистные басурманы, — было сказано в указе, — ни из какой другой веры не брали столько невольников, как из украинных городов нашего царствия и из Малороссии, распродавая их из Крыма, словно скот, повсюду в вечную басурманскую неволю. Наше государство доныне терпит от всех иных стран посмеяние и укорение за то, что мы каждый год давали басурманам казну, чего никакое государство не творит, а они, басурманы, над нашими посланниками, которые возили им деньги, соболей и мягкую рухлядь, творили насилие; иные наши посланники и гонцы от многого задержания и мучения в Крыму и помирали». Все это была всем тогда известная правда. Ближайшею причиною разрыва договора, постановленного с Крымом при царе Федоре Алексеевиче, приводили то обстоятельство, что после этого договора татары делали набеги на русские области, а в Крыму задержали и оскорбляли отправленного туда посланника Тараканова.

Весною 1687 года сто тысяч великорусского войска двинулось в южные степи; предводительствовал им князь Василий Васильевич Голицын, друг царевны Софьи, носивший чин дворового воеводы большого полка и большие печати и государственных великих дел посольских сберегателя; к нему присоединился на Самаре гетман Самойлович со всеми своими полками; казаков было до пятидесяти тысяч. 14 июня перешло войско через Конку, прошло Великий луг и, дошедши до речки Карачакрана, встретилось с нежданным препятствием. Вся степь была выжжена; травы не было; продовольствия для лошадей не везли с собою; не было дров; русские лошади стали падать; люди страдали от недостатка пищи и безводья: слышно было, что впереди до самого полуострова все таким образом выжжено. Идти далее оказалось невозможным. Военный совет предводителей решил отправить берегом вниз по Днепру отряд тысяч в двадцать: к ним Самойлович присоединил три казацких полка под начальством своего сына. Этот отряд должен был прикрывать отступление остальной армии, а если будет можно, то сделать нападение на турецкие крепости, построенные на Днепре. Затем — все остальное войско двинулось назад.

Тогда сильное подозрение у великороссиян пало на гетмана и вообще на казаков: не по их ли предостережению и наущению татары сожгли степи, чтобы помешать успехам русского войска? Один из служивших в московских войсках иноземцев (Гордон) уверяет, что подозрение имело на своей стороне вероятность. Казаки — говорит он — сами вооруженною рукою освободились от польского ига и просили у москвитян только помощи: они называли себя подданными, а не холопами царскими. Мир с поляками, уступившими Москве свои права над казаками, страшил их; они опасались, чтобы Москва не стала обращаться с ними, как с природными подданными, и не ограничила их привилегий и вольности. Гетман и другие благоразумные люди предвидели, что выйдет для них из того, если Москве удастся покорить Крым. Татары считали себя также вольным народом; падишах имел над их ханом слабую власть и относился к нему более с просьбою, чем с повелениями. Естественный инстинкт сближал казаков с татарами, и благоразумие побуждало тех и других понимать, что порабощение одного из двух народов будет пагубным для другого.

Как бы ни было, только враги Самойловича воспользовались неудачею похода; они поняли, что Голицыну будет приятно свернуть на гетмана стыд неудавшегося предприятия. Возвращаясь назад, Самойлович, как видно, не сдерживал своего языка и отпускал едкие замечания насчет тогдашних дел. «Не сказывал ли я, — говорил он, — что Москва ничего Крыму не сделает. Се ныне так и есть; и надобно будет вперед гораздо им от крымцев отдыматись».