Земля зеленая - Андрей Упит

— И в Леяссмелтенах так же, точно так же. Четверо постоянных батраков и одного на лето нанимают. Женщины только в хлеву со скотиной… Хозяйке, скажем, придется только по дому, сам Иоргис больше около своих машин, или в Риге…

Он осекся, подумав, что опять что-нибудь не так сказал. Лизбете нахмурилась.

— Да… а как же у них в доме? Рассказывают, что зимой они кур держат в большой комнате. Правда ли, будто у них крапива в окно лезет?

— Ну, что ты слушаешь все, что люди брешут!.. — досадливо проворчал Ванаг.

Калнасмелтен почувствовал, что они слишком хорошо знают хозяйство Иоргиса и его семейные дела и чересчур умны, так что незачем играть в прятки и говорить обиняками. Остался один путь — идти в открытую, напрямик; ехать домой, ничего не добившись, — это удар по достоинству церковного старосты.

— Кто же этого не знает, — сказал он уступчиво. — Старая Леяссмелтениете никогда и не была опрятной. Но теперь это не ее дело, пусть сидит в своей комнатке и вяжет чулки, и все тут. Сколько раз я говорил Иоргису: чего ты нюхаешь по сторонам — погляди на Бривини, там она, твоя суженая. Да разве эту копну легко сдвинуть с места. Ничего, теперь все будет хорошо, мы уж сладимся.

Конечно, они сладились. Правду сказать, дело было заранее решено обеими сторонами, ладились только так, для приличия. Часа два спустя Лизбете вышла позвать молодых, чтобы шли выпить — два стаканчика для них уже налиты. Из любопытства она на минутку притаилась у палисада, послушать, о чем же они говорят. Удивительное дело, у Иоргиса развязался язык, мало сказать развязался, — он трещал без умолку, будто боялся остановиться, а то трудно будет снова начать. И о чем же? Все о машинах, о молотилке, о льномялке Кикута — да мало ли о каких. А Лаура… зевнула… Нет, нет, этого быть не могло, это так показалось Лизбете. Однако же Лаура поднялась и сказала с нескрываемой насмешкой:

— Ну, теперь ты меня научил и молотить, и веять, и лен мять, — можно машинистом пойти по волости. Пойдем в дом.

Подняв голову, поводя плечами, она быстро вышла из калитки. Иоргис, ссутулившись, спешил позади и улыбался, видимо довольный собой…

Давеча, когда Мартынь Упит выглядывал в слуховое окно над клетью, Андр Осис еще глубже зарылся в сено, так зарылся, будто больше не собирался вылезать на свет. Однако он не выдержал и высунул голову.

— Значит, купцы покупать овец пожаловали?

Будь у Мартыня слух потоньше, он бы различил в этих пяти словах десяток различных оттенков. В них было неудержимое волнение, жгучая злоба, незаслуженная боль, глубокая обида и такая щемящая жалость к себе, какую, верно, испытал бы Маленький Андр, если б у него отняли его великолепную соломенную шляпу, которую он сам сплел. Человек с тонким слухом за всем этим почувствовал бы подавленные, по клокочущие в горле горькие слезы.

Старший батрак не прислушивался, у него была своя собственная забота: позовут или нет? И он кубарем скатился с чердака показать, что он здесь поблизости и его можно позвать в любую минуту.

Андр долго мучился на чердаке. Не помог ни обернутый вокруг головы пиджак, ни наваленное сверху сено, — жеребец Леяссмелтена ржал так громко, что вся клеть дрожала. «Вот чертов зверь! — выругался про себя Андр. — Так хорошо выспался бы за воскресенье, а то вставать в два часа ночи, — молотить рожь в риге. Понаехали тут разные цыгане, и в доме все вверх дном».

Он спустился вниз, сердито стряхнул с себя сено. И трапа же на заливном лугу, — пристает к одежде, запутывается в волосах, словно репей. Либа с Анной негромко судачили в клети, подглядывая в дверную щелку, — наверно, подсмеивались над ним. Андр покраснел и потоптался на месте, не сразу сообразив, куда бы убежать. На другой стороне, на откосе, Мартынь так колотил обухом по колу плетня, что звон стоял вокруг. Ага! И у него, значит, накипело на сердце… Андр сбежал вниз мимо клеверного поля и берегом, минуя свинарник и далеко обогнув дом, добежал к товарищу по несчастью.

— Слышь, как в Бривинях жеребцы ржут! — сказал он, не находя слов поумнее, чтобы излить свою желчь.

Мартынь Упит с такой силой вбивал колья, точно хотел всю охапку забить в одно место.

— Гляжу давеча, а вожжи — на земле, и он их топчет. Пускай топчет! Что я им, конюх? Пока они выпьют свои бутылки ликеру, жеребец весь гарус с вожжей оборвет.

И Мартынь покосился на гору сверкающими злорадством глазами, точно видел эти великолепные вожжи разодранными в клочья.

— Да, — отозвался Андр, думая о своем. — Теперь, должно быть, увезут нашу прейлину… — Голос его предательски дрогнул, горло сжалось, и слово «прейлину» он повторил еще раз, громче, вовсе уж презрительным топом, сопровождая язвительным смешком.

— Да… — Мартынь Упит с такой силой ударил обухом, что задел локтем за кол и обомлел от боли. — Проклятый! — он ударил снова, еще сильнее. — Еще издали было видно, что один держит что-то под мышкой, а у другого целый узел на коленях. Ванаг, он-то не такой, а вот церковный староста, тот батрака и близко не подпустит…

— Да… Пусть берет, пусть увозит, пусть она бежит за ним… Вот увидит, уже увидит, в какой рай попадет. В Леяссмелтенах крапива в окна лезет, старуха грязная как свинья, Иоргис ни одной невестки ей по нраву не мог выбрать. Теперь нашлась подходящая.

Наверху, на дворе, внезапно зазвучали голоса — ясно были слышны голоса Лизбете и церковного старосты и самодовольное покашливание самого Бривиня. Уезжать собираются… Мартынь Упит поспешно повесил топор на локоть и посмотрел вокруг, куда бы сбежать. Но передумал, бросил топор тут же наземь, так чтобы топорище легло на дорогу: пусть видят, что только один человек все время работал, пока они сидели за бутылками…

Мартынь и Андр перебежали наискосок луг и сели за стог так, чтобы, высунув голову, видеть дорогу.

Колеса загремели вниз по каменистой ложбине. Жеребец шел рысью, нагнув голову, выгибая шею, плавно выбрасывая передние ноги к самой морде. Иоргис из Леяссмелтенов правил, упершись ногами в передок, откинувшись назад, красные вожжи он намотал на руки, — значит не затоптал их, сволочь. «Тпру! Тпру!» — опасливо кричал возница, и так как звук «р» ему не давался, то выходило скорее тбу, тбу; фуражка сползла на затылок, вот-вот свалится, людям на смех, на мосту их как гороховые снопы подбросит и выкинет.

Но тележка прогромыхала через мост — и фуражка не слетела, и самих не выбросило: Иоргис из Леяссмелтенов давно известен как один из лучших ездоков в волости. Тут Андр Осис словно клещами внезапно вцепился в руку старшего батрака.

— Гляди! Гляди! — закричал он, как безумный. Если бы тележка так не грохотала, то на дороге, наверное, услыхали бы этот крик. — Втащили на тележку… Неужели теперь так прямо сразу и уволокут?

Действительно, Лаура сидела посредине, церковный староста, придерживая, обхватил ее рукой, от быстрой езды ее синий шелковый платочек, как флаг, развевался по ветру.

Мартынь Упит злобно вырвал руку.

— Да не щиплись, бешеный! И что ты на нее облизываешься, она на тебя и глядеть-то не хочет…

Андр отпрянул, словно получил пощечину.

— Я?.. Меня?.. Она… Сам ты бешеный, шалый…

Он отодвигался все дальше и дальше, пока не очутился по другую сторону стога. Весь сморщился, закусил губу, чтобы не разреветься, как мальчишка, — ему казалось, что это из-за незаслуженного оскорбления, нанесенного Мартыном, единственно из-за этого.

От пограничного полевого столба Лаура побежала обратно, теперь синий флаг развевался в другую сторону. Анна с Либой и Лиена, которые все время выглядывали из-за хлева, спрятались за кучей хвороста.

За ужином никого из хозяев не было, Бривинь только высунул голову, позвал Мартыня Упита, и дверь снова закрылась. На лице Андра Осиса была такая широкая, такая неестественная улыбка, что от напряжения дрожал подбородок. Отрезал себе ломоть от ковриги — один, другой, третий, — и когда принялся было за четвертый, Лиена протянула руку и отобрала нож. А, коли так, он может и одну похлебку. Зачерпнул полную ложку и вдруг крикнул: «Тбу! Тбу!» Но никто не вторил его сумасшедшему смеху, и он бросил ложку на стол и выбежал вон. Когда в темной кухне стал тереть глаза, мать ударила его по спине.

— Да уймешься ты, дурак этакий! — прошептала она сердито. — Посмешищем хочешь стать?..

Он — посмешищем! Это с чего же? Ему-то какое дело, если кто? И убежал в клеть, на чердак, в комнате спать больше не было возможности, в зыбке этот младенец пищал. Но и тут он не мог заснуть, хотя закрыл глаза и пробовал убеждать себя, что вот-вот заснет. Никакого, ну никакого дела ему до всего этого не было, — хотел только с Мартынем Упитом посмеяться насчет того, какие мучения и беды ожидают Лауру в Леяссмелтенах. Но Мартынь вернулся уже в приятном расположении духа, почти веселый, — видать, у хозяина в бутылке от ликера еще кое-что оставалось. Он долго шуршал сеном, пробовал даже запеть единственную песню, слова которой знал: «У врат укрепленной Плевны вступили мы в битву с врагом…» Но так как мотив ему не давался, повалился и сразу захрапел. Сердце Андра Осиса было переполнено горечью, словно перезрелый орех, у которого вот-вот лопнет скорлупа. Он застонал, обмотал голову пиджаком и покрылся охапкой сена.