Молния - Дин Кунц

Лора в недоумении наклонилась вперед, подвинулась на самый кончик стула.

– «Ступени»? Но у меня нет романа с таким названием.

Крис опять понял первым.

– Эту книгу ты написала в той, другой жизни, которую ты бы прожила, если бы мистер Кригер не внес в нее коррективы.

– Вам было двадцать девять, когда я впервые увидел вас в книжном магазине в Вествуде, – сказал Штефан. – Вы сидели в инвалидном кресле, потому что у вас были искривленные парализованные ноги. Ваша левая рука тоже была частично парализована.

– Мама, ты была калекой? – удивился Крис. – Инвалидом?

Лора приподнялась со стула, потому что, хотя слова хранителя казались чистой фантазией, она почувствовала, что это была правда. Где-то в самых глубинах души, даже не инстинктом, а неким примитивным подобием чувства, она угадала безошибочность этого образа, увидела себя в инвалидном кресле, с изуродованными безжизненными ногами; возможно, она уловила отдаленное эхо той, иной, искалеченной судьбы.

– Вы такой родились, – объяснил Штефан.

– Почему?

– Я узнал причину значительно позже, после того как подробно изучил вашу жизнь. Врач, который в 1955 году принимал роды в Денвере в Колорадо, был алкоголиком по имени Марквелл. У вашей матери были вообще трудные роды.

– Моя мать умерла во время родов.

– И в той жизни она умерла тоже. Но в той, прежней, жизни Марквелл не сумел хорошо принять роды и повредил вам позвоночник, отчего вы остались инвалидом на всю жизнь.

Лора вздрогнула. Словно проверяя, что она действительно избежала той жизни, первоначально уготованной ей судьбой, она поднялась и подошла к окну на своих совершенно здоровых и послушных ей ногах.

Штефан сказал Крису:

– Когда я увидел ее в тот день в инвалидном кресле, твоя мать была необыкновенно красивой. Она была прекрасна. Конечно, у нее было то же лицо, что и сейчас. Она излучала мужество и была в таком хорошем настроении, словно не замечала своих физических недостатков. Люди, подходившие к ней с книгой, получали не только автограф, но и шутку. Твоя мать была обречена провести всю свою жизнь в инвалидном кресле, но она оставалась остроумной, веселой. Я наблюдал за ней издалека и был очарован и глубоко тронут, такого не случалось со мной никогда прежде.

– Она у меня что надо, – заметил Крис. – Мамочка ничего не боится.

– Твоя мамочка боится, и еще как, – сказала Лора. – Весь этот сумасшедший разговор напугал твою мамочку до смерти.

– Ты никогда ни от чего не убегаешь и не прячешься, – сказал Крис и повернулся, чтобы посмотреть на нее. Он покраснел: мальчикам его возраста не пристало проявлять свои чувства, именно в это время им начинает казаться, что они куда мудрее своих матерей. Обычно подобное открытое выражение восхищения приберегается до той поры, когда ребенку стукнет сорок или когда мать умрет, в зависимости от того, какое событие наступит первым. – Может, ты и боишься, но никогда этого не показываешь.

Лора еще девочкой поняла, что те, кто проявляет страх, в первую очередь подвергаются нападению.

– В тот день я купил экземпляр «Ступеней», – продолжал Штефан, – и вернулся к себе в гостиницу. Я прочитал роман за ночь, и в некоторых местах он был таким трогательным, что я плакал… А в других таким забавным, что я не мог удержаться от смеха. На следующий день я купил две другие ваши книги, «Серебряные локоны» и «Ночные поля», и они были такими же талантливыми и волнующими, как «Ступени», которые сделали вас знаменитой.

Странно было слушать, как ее хвалят за книги, которые она не написала в этой жизни. Но больше, чем содержание этих романов, Лору волновал другой страшный вопрос, который только что пришел ей в голову:

– В той, другой жизни, в том, другом 1984 году… была ли я замужем?

– Нет.

– Но я встретила Данни и…

– Нет. Вы никогда не встречали Данни. Вы никогда не были замужем.

– А я никогда не родился! – воскликнул Крис.

Штефан объяснил:

– Нет, все эти вещи случились, потому что я вернулся назад, в прошлое, в Денвер, в 1955 год, и воспрепятствовал тому, чтобы доктор Марквелл принимал роды у вашей матери. Второй доктор, заменивший Марквелла, не мог спасти вашу мать, но он доставил вас в этот мир в целости и сохранности. И с этого момента все изменилось в вашей жизни. Да, я изменял ваше прошлое, но для меня это было будущее, поэтому оно поддавалось изменениям. Спасибо небу за эту особенность путешествия во времени, иначе я не мог бы вас спасти, и вы были бы обречены на жизнь инвалида.

Снова налетел ветер и обрушил на окно потоки воды.

Лорой овладело прежнее чувство, что комната, где она находится, земля, на которой стоит этот дом, да и вся Вселенная были ненадежны и подвержены внезапным переменам, не более прочны, чем дым, который в любое мгновение может быть развеян дыханием бури.

– С тех самых пор я наблюдал за вашей жизнью, – продолжал Штефан. – С середины января до середины марта сорок четвертого я совершил более тридцати тайных путешествий, чтобы узнать, как вы живете. Во время четвертого такого путешествия, когда я отправился в 1964 год, я обнаружил, что вас уже год нет в живых, вас и вашего отца; что вас убил наркоман при нападении на бакалейную лавку. Тогда я совершил путешествие в 1963 год и убил его, прежде чем он сумел убить вас.

– Наркоман? – переспросил Крис.

– Я потом тебе все расскажу, дорогой.

Штефан продолжал:

– Можно сказать, что до той самой ночи, когда Кокошка появился на горной дороге, дела у меня шли успешно, и я во многом улучшил и облегчил вашу жизнь. Мое вмешательство никак не лишило вас вашего таланта, и книги, которые вы писали, были ничуть не хуже тех, что вы написали в другой жизни. Это другие книги, но в той же тональности, что и те, прежние.

Лора почувствовала, что ее не держат ноги; она отошла от окна и села на стул.

– И все-таки почему? Почему вы приложили столько усилий, чтобы улучшить мою жизнь?

Штефан посмотрел на Криса, потом на Лору и, опустив глаза, наконец сказал:

– Когда я увидел, как вы подписываете книги в этом инвалидном кресле, когда я прочитал другие ваши романы, я вас полюбил… полюбил по-настоящему.

Крис задвигался на стуле, явно смущенный проявлением подобных чувств к его матери.

– А ваша душа была еще прекрасней вашего лица, – негромко произнес Штефан. Он по-прежнему не поднимал глаз. – Я полюбил вас за ваше великое мужество, может быть, потому, что в моем собственном мире чванливых, надменных фанатиков в черных мундирах я не видел проявлений подлинного мужества. Они совершали чудовищные преступления якобы во имя народа и называли это мужеством. Они были готовы отдать жизнь за извращенный тоталитарный идеал и тоже называли это мужеством, когда на деле это идиотизм, безумие. Я полюбил вас за ваше чувство достоинства, потому что у меня самого его не было, а у вас оно проявлялось в каждом жесте. Я полюбил вас за сострадание, которое проявлялось на каждой странице ваших книг, потому что в моем мире сострадание было редкостью. Я полюбил вас, Лора, и понял, что я могу сделать для вас. Это сделали бы для своих любимых все мужчины на земле, обладай они силой богов. Я постарался избавить вас от самого плохого, что было написано в вашей судьбе.