Лужок Черного Лебедя - Дэвид Митчелл

— Тетя Алиса вся искудахталась, ну ты сам понимаешь почему.

— Конечно.

— Алекс только и делал, что играл на компьютере, у него BBC. Хьюго такой же медоточивый, как всегда. Найджел решает квадратные уравнения — это он так развлекается. Дядя Брайан… — закончить фразу про дядю Брайана оказалось нелегко.

— … напился в стельку и поливал меня грязью?

— Папа, дядя Брайан — идиот?

— Он иногда ведет себя именно так, — у папы внутри как будто развязался какой-то узел. — Но то, как человек себя ведет, и то, что он собой представляет, — это могут быть разные вещи. Не обязательно одно и то же. Лучше не судить слишком строго. Может быть, у человека в жизни происходит что-то такое, о чем ты понятия не имеешь. Ты знаешь, о чем я?

Я знал.

Самое ужасное было то, что, дружелюбно разговаривая с папой, я чувствовал, что предаю маму. Сколько бы они ни твердили: «Мы оба тебя любим по-прежнему», выбирать приходится. Такие слова, как «содержание» и «в лучших интересах», не оставят тебя в покое. В голубой «Джетте» кто-то сидел.

— Это… — я не знал, как ее назвать.

— Да, Синтия меня привезла. Она хотела поздороваться, если…

Безумный органист принялся долбить по моей душе паническими аккордами.

— …если ты не против, — у папы в голосе звучала умоляющая нотка. — Ты не против?

— Хорошо, — я был против. — Ладно.

За входом в пещеру гаража падал дождь — так легко, словно вовсе и не падал. Я не успел подойти к «Джетте» — Синтия вылезла сама. Она вовсе не фифа с большими сиськами и не ведьма со злыми глазами. Она одета не так элегантно, как мама, и больше похожа на серую мышь. Коротко стриженные каштановые волосы, карие глаза. На мачеху вообще не похожа, ну ни капельки. Хотя именно мачехой она в итоге станет.

— Здравствуй, Джейсон.

Женщина, на которую мой отец променял мою мать, чтобы провести с ней остаток своих дней, смотрела на меня так, словно я наставил на нее пистолет.

— Меня зовут Синтия.

— Здравствуйте. Я Джейсон, — ощущение было очень, очень, ОЧЕНЬ странное. Никто из нас не попытался пожать другому руку. На заднем стекле у нее была наклейка: «Ребенок в машине».

— У вас ребенок?

— Да, Милли. Она уже начала ходить, — если сравнить ее выговор с маминым, то мамин гораздо мажорней. — Камилла. Милли. Ее отец… мой бывший муж… мы уже… в общем, он в пьесе не участвует. Как говорится.

— Понятно.

Папа из гаража смотрел на свою будущую жену и единственного сына.

— Ну что ж, — Синтия несчастливо улыбнулась. — Приезжай к нам в гости в любое время. Из Челтнема в Оксфорд ходят прямые поезда.

Голос у нее вдвое тише маминого.

— Твой папа будет рад, если ты приедешь. Правда рад. И я тоже. У нас большой старый дом. Ручей в конце сада. Ты даже можешь выбрать, — она собиралась сказать «собственную спальню». — В общем, приезжай, когда захочешь.

Я только и мог что кивнуть.

— В любое время.

Синтия посмотрела на папу.

— Так как… — начал я, вдруг испугавшись, что мне будет нечего сказать.

— Если ты… — начала она одновременно со мной.

— Простите, я вас перебил…

— Нет-нет, говори. Пожалуйста.

Еще ни один взрослый не приглашал меня говорить раньше его.

— Как давно вы знакомы с папой? — Я хотел, чтобы это прозвучало небрежно, но вышло как на допросе в гестапо.

— С детства, — Синтия изо всех сил старалась исключить возможные недоразумения, — мы росли вместе, в Дербишире.

Значит, он ее знает дольше, чем маму. А если бы папа женился не на маме, а на этой Синтии… и если бы у них родился сын… Это был бы я? Или совершенно другой мальчик? Или мальчик, который наполовину я?

Как подумаешь обо всех этих Нерожденных Близнецах, голова идет кругом.

Я дошел до озера в лесу и вспомнил про игру в «британских бульдогов», в которую мы играли в прошлом году, в январе, когда озеро замерзло. Человек двадцать-тридцать ребят, все визжали и скользили, куча-мала. Игру прервало появление Тома Юэна — он прилетел на «Сузуки» по тропе, которой только что пришел я. Он сидел на той самой скамье, где сейчас сижу я, вспоминая его. Теперь Том Юэн лежит на кладбище на безлесном холме, на острове, одном из кучки островов, про которые мы в январе прошлого года и не слыхали. Все, что осталось от его «Сузуки», разобрали на запчасти, чтобы чинить другие «Сузуки». Мир ничего не оставляет в покое. В каждое начало он впрыскивает конец. Листья падают с плакучих ив, словно их пинцетом ощипывают. Листья падают в воду и растворяются, превращаются в слизь. Какой в этом смысл? Папа и мама полюбили друг друга, родили Джулию, родили меня. Потом разлюбили друг друга. Джулия уехала в Эдинбург, мама в Челтнем, папа — в Оксфорд к Синтии. Мир непрестанно растворяет то, что сам же непрестанно творит.

Но кто сказал, что мир должен быть осмысленным?

Во сне на озере возник поплавок, оранжевый на блестящей темной воде, всего в нескольких футах от меня. Удочку держал Подгузник, который сидел на другом конце моей скамьи. Подгузник во сне был настолько реалистичен в каждой мелочи, вплоть до запаха, что я понял: я не сплю.

— Ой. Привет, Мервин. Боже, мне приснилось…

— Плосыпайся, соня-засоня.

— …что-то такое. Ты давно тут?

— Плосыпайся, соня-засоня.

Судя по моим «Касио», я спал всего минут десять.

— Должно быть, я…

— Сколо пойдет снег! Липкий. Скольный автобус будет буксовать.

Я потянулся, и суставы залязгали.

— А чего ты не смотришь «Лунного гонщика»?

Суставы перестали лязгать.

Подгузник посмотрел на меня так, словно это я — дипломированный деревенский дурачок.

— Тут телевизола нету, не видись? Я лыбачу. Пойдем посмотлим на лебедя.

— В Лужке Черного Лебедя нет никаких лебедей. Это уже вошло в поговорку.

— Чесется, — Подгузник сунул руку себе в штаны и принялся со смаком почесывать яйца. — Чесется.

На куст остролиста присел снегирь, словно позируя для рождественской открытки.

— Так что, Мерв, какую самую большую рыбу ты тут поймал?

— Ни лазу не поймал ни фига. В этом конце. Я лыбачу на длугом конце, у остлова.

— А там какую ты поймал?

— Там тозе ни лазу не поймал ни фига.

— А.

Подгузник глянул на меня полузакрытыми глазами.

— Один лаз поймал больсого зылного линя. Зазалил его на палочке на костле в саду. Глаза были вкуснее всего. Плослой весной. Или позаплослой. Или позапозаплослой.

Вопль сирены «Скорой помощи» возник в голом лесу, как хрупкая безделушка.

— Кто-то умирает, наверно? — спросил я у Подгузника.

— Дебби Кломби повезли в больницу. Из нее лебенок лезет.

Грачи кр-кр-кричали, как старики, которые забыли, зачем пошли на второй этаж.

— Я сегодня уезжаю из Лужка Черного Лебедя.

— Есе увидимся.

— Наверно, нет.

Подгузник задрал одну ногу и выпузырил такой оглушительный пердеж, что спугнул снегиря.

Оранжевый поплавок недвижно сидел на воде.

— Мерв, ты помнишь ту киску, что нашел прошлой зимой? Мертвую, окоченевшую?

— Я не люблю «Кит-кэт». Только соколадные яйца с клемовой начинкой.

Оранжевый поплавок недвижно сидел на воде.

— Хочешь карамелек? Это «Ревень со сливками».

— Не-а, — Подгузник запихал пакетик в карман. — Не особенно.

Большое и непонятное пронеслось у нас над головами — так низко, так близко, что можно было коснуться пальцами, если бы я от испуга не скрючился на скамье. Я сначала не понял, что это. Планер? Я пытался уложить у себя в голове форму этого предмета. «Конкорд»? Ангел-мутант, упавший на землю?

Лебедь скользил вниз по наклонной воздушной полосе навстречу своему отражению.

Отражение лебедя скользило вверх по наклонной воздушной полосе ему навстречу.

За миг до столкновения огромная птица распростерла крылья и заработала перепончатыми лапами, как в мультфильме. На миг зависла в воздухе и плюхнулась животом на воду. Утки выразили недовольство, но лебедь замечает только то, что сам хочет. Лебедь сгибал и выпрямлял шею — точно как папа после долгого сидения за рулем.

Если бы лебедей не было на свете, они существовали бы в мифах.

Я распрямился. Подгузник за все это время даже не дернулся.

Оранжевый поплавок прыгал на сетке волночек и противоволночек.

— Прости, Мервин, — сказал я Подгузнику. — Ты был прав.

Разговаривая с Подгузником, никогда не скажешь в точности, куда он смотрит.

Одичавшие кусты, что когда-то окружали Дом в чаще, кто-то ровненько обрезал. Голые белые ветки лежали аккуратной кучкой на непривычном к свету газоне. Передняя дверь была полуоткрыта, а в доме громко долбили чем-то электрическим. Долбежка стихла. Из заляпанного краской транзистора неслась трансляция матча «Ноттингем Форест» с «Вест Бромвич Альбион». В доме громко застучали молотком.