Танки повернули на запад - Николай Попель

Прошли в глубь сада, к низкой, ушедшей в землю скамейке. Я не видел причин начинать издалека и прямо спросил:

— Вы были здесь в первые дни войны? Старик, сидевший между мной и Коровкиным, прищурился, посмотрел на каждого из нас и коротко ответил:

— Был.

— Знаете, где похоронены наши бойцы?

— Знаю. Немцы долго не пускали нас из деревни. Держали войска. Считали, что в овраге в лесу остались русские.

— А на самом деле?

— На самом деле кто живой был ушел из оврага.

— Покажете могилы?

— Отчего же не показать?

— Раненые оставались здесь?

— Об этом люди не говорили, таились. У меня четверо было. Двое умерли, а двое в партизаны ушли.

Теперь мы с Коровкиным не сомневались: это был «наш чех». Я попросил старика пройти с нами в овраг. Он взял тяжелую клюку, и мы двинулись стежкой, начинавшейся сразу же за садом. Старый чех испытующе поглядывал на нас. Он чувствовал, что у нас вовсе не туристский интерес к этим местам, но стеснялся задавать вопросы.

— Красноармейцы в овраге железные ящики закопали. С деньгами ли, с бумагами какими. А потом ихний один, казначей, по слухам, назад вернулся, откопал ящик. Бандеровцы о том ящике проведали. Хотели деньги забрать. Да не нашли. Избили казначея и в колодец…

Я припомнил: действительно, из отряда исчез полковой начфин. Но куда, зачем — никто тогда не знал. На трудных переходах, случалось, отставали, терялись люди. И теперь неожиданно прояснялась история одного из таких исчезновений. Корыстолюбивому начфину было и невдомек, что в сейфах не осталось ни копейки. Лишь несколько человек знало о чемодане с деньгами, который, невзирая ни на что, мы сберегли в походе, пронесли через линию фронта и сдали в штаб.

— Эх, дед, дед, — не выдержал Коровкин, — неужели генерала не узнаешь?

Старик еще раз пристально посмотрел на меня и отрицательно покачал головой:

— Тот командир с усами был, хромой.

— Усы сбрил, нога выздоровела, — объяснил Павел.

— Вот как оно бывает, — медленно произнес старик.

— Как вас звать? — спросил я.

— Антон… Антон Мацек.

Мы крепко обнялись.

В эту минуту я до конца понял, нет, почувствовал, что такое неприметный подвиг старого человека, который вывел отряд, спрятал раненых, три года жил под угрозой доноса, пыток, смерти, истребления семьи. А вернулись «Советы» — и он никому ни слова…

Мы спустились в овраг, на сумрачное даже днем прохладное дно его. Вот они, проржавевшие танки, которые мы тогда вывели из строя, вот крутолобый валун, на котором я сидел…

Побродив в сумраке оврага, мы поднялись на гудящий пчелами луг. Неподалеку, у опушки, чуть возвышался покатый, поросший травой и полевыми цветами холмик. Вторая иогила находилась метрах в ста от дороги. На ней лежал неизвестно кем и когда оставленный засохший венок…

Потом мы с Коровкиным отправились в Старую Носовицу разыскивать деда Василя. Миша Кучин затормозил, не доезжая до берега Иквы. Дальше машине не пройти — болото. В одном месте через него переброшены шаткие мостки. В самом конце их женщина полощет белье.

Едва мы спросили о старом Василе, женщина выпрямилась, мокрой рукой откинула с лица волосы.

— Вы до дида Василя? Нету юш Василя Васирука. Бандеры опознали, что дид русским помогал, убили его и бабку убили, а дом как есть спалили. О Езус Мария! Сколько людей ни за что гибнет. Може, той дед и не помогал русским. Може, наговорили недобрые люди…

— Помогал, — мрачно перебил Коровкин.

— Помогал? — переспросила женщина. — А как же не помогать? В беде люди были. Езус Христос и матка божья велели добро делать.

Зашли в деревню. Нам подтвердили здесь рассказ женщины. Никто не знал, как оуновцы разнюхали о «вине» деда Василя. Но при их умении шпионить и выслеживать в этом не было ничего удивительного. Июльской ночью вспыхнула ветхая хата старого Васирука. Односельчане бросились на выручку. Перед горящим домом лежали трупы с размозженными топором черепами…

В штабе 1-го Украинского фронта, которым командует уже маршал Конев, нам поставили задачу и показали на карте рубеж, где армия будет вводиться в бой. Рубеж не из легких — болота, речушки, реки. Еще за Днестром мы начали тренировать экипажи в форсировании водных преград. Опыт учил: не надо бояться воды, и под водой танк не беспомощен, только действуй сноровисто, старайся не переключать скорости; если мотор заглох, не теряйся, быстро заводи, а уж на худой конец — выпрыгивай через верхний люк, машину потом отбуксировать можно.

Одновременно шло усиленное «осаперивание» танкистов. Каждый экипаж должен научиться решать нужные ему саперные задачи, прежде всего — прокладывать колейные мосты. Нехитрое вроде бы дело — из бревен, закрепленных на танке, и рам, которые подвозят на машинах, выстроить мост. Но сколько надо тренироваться, чтобы бревна не расползлись под гусеницами, чтобы мост был выстроен быстро и надежно.

Перед самым наступлением армию усилили инженерной бригадой, в состав которой входил понтонный батальон. Это было нелишне, несмотря на саперную подготовку экипажей и нелегко им давшееся искусство строительства колейных мостов.

Имперский штаб с весны ждал наступления 1-го Украинского фронта и готовился отразить его. Наша разведка сообщала об основательных инженерных заграждениях во вражеском тылу и на переднем крае. Навстречу нам выдвигались также свежие танковые дивизии.

Но наступление открыл 1-й Белорусский фронт. И гитлеровский штаб вначале робко, а потом все увереннее стал перебрасывать части, готовившие отпор 1-му Украинскому. Тем более что сведений о сосредоточении советских полков на этом направлении было маловато: не зря наше командование тщательно маскировало передислокацию войск и предпринимало меры по дезинформации противника.

Ночью в канун наступления, после партийного собрания, я с Володей Гореловым бродил по лесу. Что ни шаг — притаившееся под деревьями орудие, замаскированный ветками танк. То и дело окликают: «Обходи, не видишь, люди отдыхать легли». Увидеть что-нибудь трудно. Тучи еще днем заволокли небо, с вечера моросил нудный мелкий дождь. В эту теплую дождливую ночь лес жил напряженной преднаступательной жизнью. На опушке шумело затянувшееся комсомольское собрание. Хлопала, пропуская бойцов, тяжелая дверь большой землянки — молодым коммунистам вручали партийные билеты и кандидатские карточки. Запыхавшийся связной надрывался в темноте: «Семнадцатого к двадцать пятому! Семнадцатого к двадцать пятому!» Но семнадцатый не откликался, и отчаявшийся связной, махнув рукой на военную тайну, стал взывать в открытую: «Капитана Борисова к командиру полка»… Так он и мотался среди деревьев, тщетно разыскивая капитана, пока кто-то проходивший мимо не бросил:

— Чего зря орешь, капитан давно у командира полка…

На просеку выруливала колонна реактивных минометов. Стреноженные лошади неохотно уступали им дорогу.

В кустах кружком сидели солдаты-казахи, чуть раскачиваясь, пели на родном языке тягучее и бесконечное. А из низкой, слабо освещенной изнутри палатки доносился молящий женский голос: «Завтра допоете! Дайте поспать!» Но казахи ничего не замечали и продолжали самозабвенно петь. Они не хотели откладывать на завтра.

В многоязычном людском преднаступательном море островками темнели танки. Возле каждого островка или на нем его население — экипаж. Нынешняя ночь особая: редко услышишь брань, крики. Люди прислушиваются к себе, к машине. Большинство экипажей — новые или частично обновленные. Стальная махина объединяет, роднит этих людей.

Капли падают с веток, катятся за ворот. Горелов снимает фуражку, отряхивает ее. Мы останавливаемся возле некоторых танков. Иногда обмениваемся словом-другим с танкистами. Иногда молча идем дальше.

Из одной «тридцатьчетверки» доносится негромкое пение.

— Экий неунывающий народ! — замечает Горелов. Мы вслушиваемся.

…До тебя мне дойти нелегко, А до смерти — четыре шага.

— Не так-то уж и весело, — тихо произнес Горелов. Мы идем дальше по лесу, готовящемуся к наступлению…

Не правы те, кто считает, будто германское командование ничему не научилось в ходе войны. Если бы это было так, победа далась бы нам куда дешевле. Вражеские штабы изучали нашу тактику, делали из нее свои выводы, старались приноровиться к ней. Слава нашего оружия в том, что оно одолело опытного врага, до конца сохранявшего стойкость, способность к решительным, далеко не всегда шаблонным действиям.

Гитлеровцы уже хорошо знали мощь нашей артиллерийской подготовки, уничтожающей первую позицию. В канун наступления 1-го Украинского фронта они отвели почти всю живую силу на вторую позицию, оставив впереди лишь небольшие заслоны. Расчет прост: первый и самый сильный удар советской артиллерии придется чуть ли не по пустому месту, и уцелевшая немецкая пехота в нужную минуту поднимется в контратаку. План вовсе не бессмысленный. Он мог бы удаться врагу, если бы наше командование не следило пристально за действиями противника и быстро не реагировало бы на них.