Кусочек жизни. Рассказы, мемуары - Надежда Александровна Лохвицкая

не бросил бы свою коротконогую дуру и не бухнул бы все что было денег на развод. Наверное, ему и так все это трудно дается, а тут еще я, как полагается русской женщине с глубокой душой, начну его пиявить: «Страдает ли твоя жена? Может быть, ты из-за меня обидел деток?» Вздор ведь все это. Если бросил, значит, разлюбил, и не я, так другая подцепила бы его.

— Ну что ж. Тогда и было бы не у тебя, а у другой неладно на душе.

— Ах, как глупо!

Аня сердито отвернулась.

— А скажи, — спросила подруга, — разве тебе не интересно было бы посмотреть на его жену? Я бы не утерпела. Тем более что это так просто, раз у нее шляпная мастерская. Ты всегда можешь пойти заказать шляпку. Я бы на твоем месте пошла посмотреть, какая она.

— Разве это так важно? Ну, я вылезаю. Мне в кафе Дюпон. Прощай.

На террасе кафе народу было много. Аня вынула зеркальце, попудрилась и обвела глазами столики.

— Где же он?

Он сидел в углу перед стаканом пива и, низко нагнувшись, что-то чиркал в записной книжечке, должно быть, подсчитывал. На минуту поднял голову и, не видя Ани, опустил снова.

Аня заметила, что лицо у него озабоченное и желтое. Некрасивое лицо. Ну да все равно.

Подошла, сделала задорную улыбку и тут же подумала: «И к чему я так стараюсь? Инстинкт. Откупаюсь от одиночества?»

Он спрятал свою книжку.

— Хотите кофе?

— Скажите, друг мой, ваша жена осталась на вашей прежней квартире?

— Да. То есть, кажется. Наверное не знаю. Откровенно говоря, не интересуюсь. Может быть, чашку шоколада?

— А дети у вас есть? У вас есть дети?

Он нетерпеливо вздохнул и постучал по столику, подзывая лакея.

— Дорогая моя девочка, — сказал он, — у меня никого и ничего нет на свете с тех пор, как я вас увидел. Ничего, кроме вас. Итак, чего же вы хотите — кофе или шоколада?

Адрес она помнила потому, что семь месяцев тому назад писала ему по этому адресу письма.

Улица была скверная, на левом берегу, у бульвара Гренелль, отельчик без лифта.

Кто у нее здесь заказывает шляпы? Что за идея заводить шляпную мастерскую в таком районе?

— Второй этаж, — ответили ей в бюро. — Ах, нет, не второй, а четвертый. Комната номер двадцатый.

— И зачем я иду? — сама на себя удивлялась Аня. — Мне даже и не любопытно. Не все ли равно, какая у него была жена? Тоже, может быть, страховалась от одиночества, да вот и не выгорело ее дело.

Нашла номер двадцатый. Постучала.

Ей открыла женщина маленького роста с очень испуганным лицом.

— Я насчет шляп, — сказала Аня.

Женщина заморгала глазами, как будто с трудом соображала, в чем дело.

«Неужели это она и есть?» — думала Аня.

Воздух в комнате был спертый, пахло какой-то лекарственной мазью. Комната состояла из развороченной кровати с наваленным на ней каким-то тряпьем, стола и двух стульев. На столе, среди обрывков грязного бархата и мятых ленточек, болванка с напяленной на нее шляпой.

— Пожалуйте, пожалуйте, — тихо повторила испуганная женщина.

Она словно была свинчена из двух несоразмерных частей. Верхняя часть до пояса предназначалась для очень большой женщины с высокой грудной клеткой и широкими плечами. Ниже талии — ни боков, ни ног, все как-то страшно быстро и бессильно кончалось. Фигура морского конька. Но лицо, лицо! Такое насмерть перепуганное, что, кажется, сейчас заорет благим матом «кара-у-ул!».

— Вас, наверное, послала мадам Швик? — спрашивала женщина и суетилась, снимала что-то со стола, валила со стула. — Присядьте, пожалуйста. Я, к сожалению, только что отправила множество моделей тут одним американкам. Вам в каком роде надо? Мы сами сочиняем модели. Вот, могу предложить, страшно оригинально, этого уж ни на ком не увидите.

Она содрала с болванки старую фетровую шляпенку.

— Вот здесь можно сделать бант, а тут гусиное крыло или натуральное воронье перо. Страшно носят.

В комнату вошла девчонка в платке на плечах, шмыгнула носом и сказала:

— Раиса Петровна. Они не дают.

Увидела гостью, осеклась и прижалась к стенке.

— Тише, тише, Маня, — засуетилась хозяйка. — Подождите немножко.

«Почему она не говорит громко?» — удивлялась Аня.

— Я вам принесу свой материал, — сказала она жене своего жениха. — Я на днях зайду.

— Если вы оставите мне несколько франков задатку, — запинаясь, сказала та, — я бы подготовила материал и вообще… франков десять…

Аня молча вынула из кошелька деньги. Та чуть-чуть покраснела, взяла и сунула их девчонке.

— Купите сахару, — шепнула она.

Но Аня слова эти расслышала.

На кровати, там, где накручено было тряпье, что-то тихо не то скрипнуло, не то пискнуло. Женщина метнулась на этот писк.

— Простите, — бросила она Ане. — Он болен.

Она повернула то, что Аня считала свертком, чуть-чуть развернула его, и Аня увидела детское личико с забинтованным марлей виском. Личико было бледное до синевы, и с него смотрели серые глаза, огромные от темных под ними кругов и с выражением такой напряженной, такой серьезной тоски, что Аня невольно сделала шаг вперед.

— Он болен, — говорила жена жениха. — Ему делали трепанацию. И все-таки еще болит.

И вдруг маленький — сколько ему было? года полтора, не больше — вдруг он поднял руку и приложил ее ладонью к завязанному виску.

— Слава богу! — сказал он. — Слава богу!

Он сказал эти слова с такой невыносимой тоской, что даже странно было слышать от такого крошечного существа столько отчаяния.

— Почему? Почему он так говорит? — в ужасе спросила Аня.

— А это его папа так говорит, когда доктор смотрит ушко, что оно уже заживает. А Борик думает, что это значит, что ушко болит. Вот он и показывает, жалуется, что больно, а повторяет «cлава богу». Он ведь еще ничего не понимает. Он совсем маленький.

«Ну вот и конец моего предприятия, — думала Аня, спускаясь по узкой винтовой лесенке отеля. — Вот и конец. Больно тебе, подлая дура? Больно! И слава богу, что больно. Слава богу!»

Разговорчик

Она кончала переписывать четвертую страницу — а всех их было шестьдесят четыре, — когда в дверь постучали.

— Должно быть, почта.

Открыла дверь.

За дверью оказалась совсем незнакомая особа лет сорока, одетая очень тщательно и вместе с тем очень скверно — напутано, наляпано, накручено, все дешевое, все грязноватое, но все с претензией на последний крик моды. На шляпе эффектно распущена вуаль с двумя большими дырками, к воротнику приколота мятая и облезлая искусственная гвоздика, под горлом топорщилось жабо, явно споротое со старого платья. Пыльно-черная