Черная книга смерти - Гордон Далквист

Чань перевел взгляд на стену, где прежде висело «Благовещение». Огромный холст, разрезанный на тринадцать частей, изображал богохульную версию явления Марии ангела, которого граф наградил красноречиво синей кожей. Отдельные фрагменты картины на первый взгляд не носили откровенно сексуального подтекста, но после пристального рассмотрения неприкрытое бесстыдство художника просто ужасало. Но главное, задник каждого холста покрывали алхимические формулы, сообщавшие (тем, кто знал тайный шифр графа) о важнейших свойствах синей глины. Значит, и холсты тоже погибли…

Чань нахмурился, сравнивая следы огня на этой части стены и в остальной комнате… никакой разницы. Если бы тринадцать холстов сгорели, то химические вещества, содержавшиеся в краске, оставили бы на стенах такие же багровые завитки, что и на мраморной столешнице. Он сделал еще несколько шагов, размышляя о полотнах. Вдруг их сняли со стены и бросили прямо в огонь… да, такое возможно… но возможно, их не уничтожили. Все зависело от того, кто и зачем устроил этот пожар. Чань сделал еще шаг. Под ногой захрустело стекло.

Мурашки вдруг побежали у него по коже. Пол был усыпан стеклом — разбитым, почерневшим, но все еще отливавшим синевой… Анжелика.

Чань неожиданно для себя опустился на колени, положил трость на пол и, протянув руку в перчатке, коснулся стекла (граненые камушки и один-два удлиненных неровных осколка) кончиками пальцев, мягко, словно притрагиваясь к ее коже.

В коридоре послышались шаги, и Чань развернулся, в одной руке держа трость, а другой — самое дурацкое и самое естественное побуждение — опираясь о пол для равновесия. Ладонь пронзила резкая боль, и тут же в дверях мелькнул черный плащ Франсиса Ксонка. Но Чань мгновенно забыл о Ксонке — стеклянный осколок вонзился в его руку, и нахлынули воспоминания.

Анжелика стояла посреди своей комнаты в борделе «Старый замок». На ней было светлое шелковое платье, влажные волосы ниспадали на плечи, благоухая сандаловым деревом: аромат, знакомый Чаню лишь потому, что его безумно любила Анжелика, — но теперь он ощущал его своим обонянием, своим разумом ошеломляюще ясно, как никогда не случалось наяву. Лицо Анжелики было обращено к открытому шкафу с пятью пустыми полками. На стуле и на маленькой кровати с соломенным тюфяком лежали груды одежды — платья, халаты, нижнее белье, туфли и резная деревянная шкатулочка, купленная за гроши на рынке у Святой Изобелы. Чань помнил, что в этой шкатулке лежали все дешевенькие украшения женщины. Анжелика смотрела на пустые полки, и Чань чувствовал, что ее захлестывает прилив радости — от приезда, от ощущения безопасности, от принятого с необычайной благодарностью ответа на вопрос, который сам Чань никогда не хотел задавать. И он сразу же понял: это первая в ее жизни собственная комната, откуда не украдут вещи, где можно повесить на стену открытку или картинку из цветного журнала, и их не сорвут через день… До Чаня дошла переживаемая Анжеликой радость — оттого, что сейчас она начнет рассовывать эти пожитки в шкаф, наслаждаясь своим богатством, будет перекладывать каждую вещь с полки на полку, чтобы продлить удовольствие. Женщина светилась радостью — отныне покончено со всеми этими борделями, с вечным унижением! Она улыбалась от предвкушения того, что ее ждет здесь… от одной только мысли о будущем…

Чань извлек осколок из ладони и отшвырнул его в кучу мусора, а потом принялся срывать перчатку с порезанной руки, в то же время отчаянно пытаясь сосредоточиться: даже после извлечения стекла этот пульсирующий отзвук не смолк, уловленное им счастье Анжелики настойчиво продолжало биться в мозгу. Сорвав наконец перчатку, он увидел впившуюся в ладонь звездочку синего стекла в своей ладони, только что возникшую от соприкосновения с кровью, — плоский, сплюснутый жалящий паук, в чье холодное, обжигающее тело вцепились пальцы Чаня. Как хорошо, что это левая рука! Чань вытащил бритву из кармана, раскрыл ее и, превозмогая мучительную боль, завел лезвие под стекло, а потом кровь обильно потекла из раны — попытался вытащить осколок. Какое-то время стекло не поддавалось, безжалостно впиваясь в его плоть. Чань прикусил губу и резанул еще глубже. Ромбовидный кусок стекла с зубцом выскочил из его ладони, которая превратилась в зияющую рану. Громко выругавшись, Чань обмотал ладонь носовым платком, затянул узел зубами, подхватил трость и поспешил следом за Ксонком — сколько времени он потерял? Он пошатывался, как пьяный, но продолжал идти; запах волос Анжелики кружил голову, подобно отраве.

Чань двинулся — пожалуй, слишком неосмотрительно — к центру дома, назад на главный этаж, мимо неподвижного пожилого слуги. Впереди слышался топот множества ног, голоса — толпа людей… Аспич и его драгуны? Нет: группа харшмортских слуг в черных ливреях устремлялась в бальный зал. Чань почувствовал укол любопытства (любопытствовать было легче, чем думать) и пошел следом. Чей-то голос перекрыл множество других — из застекленных дверей вышел человек. Чань не видел его, но голос звучал громко и очень сердито.

— Давай его сюда! — воскликнул человек. — Времени нет!

— Но он мой! — возразил слуга.

— Времени нет! — повторил тот и метнулся вперед (Чань понял это по внезапному водовороту тел), отчаянно пытаясь схватить то, что хотел.

Неожиданно Чань снова оказался в комнате Анжелики. Он опять был в ее теле, но теперь слился с ним еще полнее, ясно ощущая силу ее мышц, тяжесть конечностей, особенности строения женского тела, булавки в волосах и охватившую ее радость.

Он по-собачьи потряс головой, забинтованной рукой придерживая очки. Что же послужило толчком — запах, вид открытого шкафа? Он вытащил стекло из ладони, воспоминание должно было исчезнуть! Но ощущения никуда не делись, просто затаились где-то в глубине, как щука — на дне пруда, и ждали удобного случая, чтобы впиться в его пошатнувшуюся волю. Чань перевел взгляд на открытую стеклянную дверь: все слуги внезапно застыли на месте.

Из сада раздался пистолетный выстрел, а следом — ужасный вопль.

Чань протиснулся в сад. Здесь тоже случился пожар, но совсем уже неистовый. Сад обрушился на соборный зал под ним, образовался громадный провал, из которого все еще поднимались дым и зловонные пары. У края ямы стояли Франсис Ксонк и миссис Марчмур — два неестественных изваяния среди побуревшей зелени. Ксонк пытался освободиться — два пальца стеклянной женщины кинжалом вонзились в его грудь. На траве рядом лежали два человека. Одного Чань узнал по седым волосам и синему поясу — герцог Сталмерский. Другой, с окровавленной головой, видимо, был мелкой министерской сошкой. Прямо перед Чанем, лицом к саду, стоял другой министерский чиновник, с дымящимся пистолетом в вытянутой руке. Он опасался стрелять еще раз, потому что миссис Марчмур и Франсис Ксонк никак не могли расцепиться.