Ангелы Опустошения - Джек Керуак

53

Но на это нет времени! Бык тащит меня кататься на лодке. Минуем целые кафе кислых арабов на набережной, все пьют зеленый чай с мятой из стаканов и одну за другой курят трубки с кифом (марихуаной)  – Они наблюдают как мы проходим этими своими странными глазами с красными кругами, как будто они наполовину мавры а наполовину карфагеняне (наполовину берберы) —

–  Боже те парни должно быть ненавидят нас, почему-то.

–  Нет,  – говорит Бык,  – они просто ждут чтобы кто-нибудь кинулся в амок. Ты когда-нибудь видел как бегают в амоке? Амок здесь случается периодически. Это когда человек вдруг хватает мачете и начинает бегать по базару регулярной и монотонной трусцой на ходу кромсая народ. Обычно он убивает или калечит человек десять а потом эти типы из кафе просекают подымаются и кидаются за ним и разрывают его на куски. А между тем они курят свои бесконечные трубки дури.

–  Что они думают о тебе когда ты каждое утро трусцой бегаешь на набережную нанимать лодку?

–  Где-то среди них тот парень кто получает прибыль.  – Какие-то мальчишки присматривают за гребными лодками на пристани. Бык дает им денег и мы садимся и Бык бодро выгребает, стоя лицом вперед, как венецианский лодочник.  – Когда я был в Венеции то заметил что только так и можно грести, стоя, бум и бам, вот так,  – гребя движением вперед.  – Помимо этого Венеция тоскливейший городишко после Бивилля штат Техас. Никогда не езди в Бивилль мальчик мой, да и в Венецию тоже не надо.  – (Бивилль это там где шериф поймал его за любовью с его собственной женой Джун в машине, на обочине шоссе, за что ему пришлось провести два дня в тюрьме со зловещим помощником шерифа в очках в стальной оправе.)  – Венеция – бог мой, ясной ночью там слышно как на площади Святого Марка в миле от тебя визжат педали. Можно увидеть как в гондолах увозят в ночь преуспевающих молодых романистов. На середине канала они вдруг бросаются на бедного Итальянского Гондольера. У них есть палаццо с публикой прямиком из Принстона которая унижает шоферов.  – Самое смешное что когда Бык был в Венеции его пригласили на элегантную балёху во Дворце, и когда он возник в дверях, со своим старым гарвардским дружком Ирвином Свенсоном, хозяйка протянула руку для поцелуя – Ирвин Свенсон сказал: «Видишь ли в этих кругах ты должен поцеловать руку хозяйки, по обычаю» – Но когда все посмотрели что там за заминка в дверях Бык завопил «Да чё там, я лучше ее в пезду поцелую!» Этим все и завершилось.

Вот он гребет энергично а я сижу на корме врубаясь в Танжерскую Бухту. Неожиданно подгребает лодка полная мальчишек-арабов и они вопят Быку по-испански:

–  Ти nuevo amigo Americano? Quieren muchachos?

– Нет, quieren much-CHAS

 –  Por que?

 –  Es macho pot muchachas mucho! [168]

– Ax, – все они размахивают руками и угребают, пытаясь раскрутить заезжих гомиков, они спросили Хаббарда не гомик ли я. Бык греб себе дальше как вдруг притомился и заставил грести меня. Мы приближались к концу волнолома. Вода стала неспокойной.

–  Ах черт, я устал.

–  Ну ради бога еще чуть-чуть чтоб нам с тобой хоть немного вернуться.  – Бык уже не хочет а хочет вернуться к себе в комнату сделать маджун и сесть писать свою книгу.

54

Маджун это конфетка которая делается из меда специй и сырой марихуаны (кифа)  – Киф вообще-то главным образом стебли а листьев меньше у растения с химическим названием Мускарин – Бык скатал это все в съедобные шарики и мы их съели, жуя часами, выковыривая из зубов зубочистками, запивая простым горячим чаем – Через два часа зрачки у нас в глазах стали огромными и черными и вот мы вышли в поле за город – Неимовернейший торч давший выход множеству цветных ощущений вроде:

–  Заметь нежный белый оттенок вон тех цветочков под деревом.  – Мы стояли под деревом глядя сверху на Танжерскую Бухту.

–  У меня много видений на этом месте бывает,  – говорит Бык, уже серьезно, рассказывая мне о своей книге.

По сути я болтаюсь в его комнате по нескольку часов в день хотя теперь и у меня есть великолепная комната на крыше, но ему хотелось чтобы я тусовался тут примерно с полудня до двух, затем коктейли и обед и большую часть вечера вместе (очень формальный человек) поэтому мне случалось сидеть у него на кровати читая когда зачастую, перепечатывая свою историю, он вдруг сгибался напополам от хохота с того что сам наделал и иногда даже скатывался на пол. Странный сжатый смех исходил из его желудка когда он печатал. Но чтобы никакой Трумен Капоте не подумал что он просто машинистка,[169] иногда он выхватывал ручку и начинал корябать по машинописным страницам которые швырял через плечо когда заканчивал с ними, будто Доктор Мабузе, пока весь пол не усыпался странным этрусским шрифтом его почерка. Между тем как я сказал все волосы были у него набок, но поскольку это лежало в основе моего беспокойства о нем он дважды или трижды отрывался от своего писательства и говорил глядя на меня искренними голубыми глазами:

–  Знаешь ты единственный на свете человек который может сидеть в комнате когда я пишу и я даже не знаю здесь ты или нет?  – Великий комплимент, что и говорить. Делал я это просто тем что сосредоточивался на своих собственных мыслях и просто грезил себе, нельзя мешать Быку.  – Неожиданно я отрываю взгляд от этого ужасного прикола а ты сидишь и читаешь этикетку на коньячной бутылке.

Саму книгу я предоставлю смотреть читателю. «Обнаженный ужин», вся она про рубашки синеющие при повешениях, о кастрации и извести – Великие ужасающие сцены с воображаемыми врачами будущего лечащими машинных кататоников негативными наркотиками чтоб они смогли стереть всех людей с лица земли но когда это свершено, Безумный Доктор остается один с самоуправляемым самомагнитофоном который он может изменять или редактировать по желанию, но никого не остается, даже Чико Альбиноса-Мастурбатора на Дереве, чтобы это замечать – Целые легионы говнюков заплатанных как перебинтованные скорпионы, что-то типа этого, вам самим надо прочесть ее, но так ужасно что когда я попытался было начать ее перепечатывать аккуратно через два интервала для его издателей на следующей неделе у меня покатили ужасные глюки в комнате на крыше – вроде вытягивания бесконечных колбас у себя изо рта, из самых своих кишок, целые футы колбас, всё вытягиваешь и вытягиваешь весь ужас того что видел Бык, и писал.

Вы можете говорить мне про Синклера Льюиса великого американского писателя, или про Вулфа, или Хемингуэя, или Фолкнера, но никто из них не был так честен, если не называть… но нет это и не Торо.

–  Почему всех этих молоденьких мальчиков в белых рубашках вешают в известняковых пещерах?

–  Не спрашивай меня – Я получаю эти послания с других планет – Я очевидно некий агент с другой планеты но еще не совсем ясно расшифровал свои приказы.

–  Но зачем весь этот мерзкий ревм – все эти вы-де-ле-ни-я.

–  Я высираю свое образованное среднезападное прошлое раз и навсегда. Все дело в катарсисе где я говорю самое ужасное что могу придумать – Ты только представь, самую кошмарную грязную склизкую ужасную черномазую позу из всех возможных – К тому времени как я закончу эту книгу я стану чист аки ангел, дорогой мой. Эти великие экзистенциальные анархисты и террористы так называемые никогда даже о своей собственной обоссанной ширинке не упоминали, дорогуша – Им следует ворошить палками собственное говно и анализировать его во имя общественного прогресса.

–  Но куда нас все это говно заведет?

–  Давай просто избавимся от говна, вот ей-бо Джек.  – Он извлекает (4 часа пополудни) коньячную бутылку дневного аперитива. При виде ее мы оба вздыхаем. Бык так много страдал.

55

Четыре пополудни это примерно то время когда заглядывает Джон Бэнкс. Джон Бэнкс – симпатяга-декадент из Бирмингема Англия который раньше был там гангстером (он говорит), позже перешел на контрабанду и в самом своем расцвете лихо вплыл в Танжерскую Бухту с контрабандным грузом в своем шлюпе. Может он просто работал на углевозах, я не знаю, поскольку от Бирмингема до Ньюкасла не так уж далеко. Но был он голубоглазым горячим удалым псом из Англии с ихним выговором и Хаббард его просто любил. По сути всякий раз когда я навещал Хаббарда будь то в Нью-Йорке или Мехико или Ньюарке или где-нибудь еще у него там всегда в фаворитах бывал raconteur которого он где-то отыскивал чтоб тот потчевал его великолепными байками за коктейлем. Хаббард взаправду был самым элегантным англичанином в мире. Вообще-то у меня были глюки о нем в Лондоне где он сидел перед клубным камином с прославленными врачами, бренди в руке, рассказывал истории о мире и смеялся «Хм хм хм» из глубин желудка сгибаясь, как громадный Шерлок Холмс. На самом деле Ирвин Гарден этот сумасшедший Провидец как-то сказал мне довольно серьезно: