Творения, том 12, книга 1 - Иоанн Златоуст

Человек духовный, хотя бы нападали на него бесчисленные бедствия, не колеблется и не уловляется ни одним из них. Но что я говорю? Пусть нападают на него бедность, болезнь, обиды, злословия, клеветы, раны, всякого рода наказания, всякого рода насмешки; поношения и оскорбления; но так как он живёт вне мipa и свободен от телесных страстей, то он над всем будет смеяться. А что эти слова не хвастовство, на то я могу представить и теперь множество примеров, именно - в лице людей, удалившихся в пустыни. Но это, скажешь, нисколько неудивительно? Тогда я скажу, что такие мужи есть и в городах, хотя ты и не подозреваешь их существования. Если же хочешь, то я могу указать на некоторых из древних. Чтобы ты убедился в этом, вспомни о Павле. Какого не испытал он бедствия? Чему не подвергался? Но всё перенёс мужественно. Будем подражать ему и мы; таким образом мы можем и благоугодить Богу, и достигнуть тихой пристани с великим прибытком. Устремим ум наш к небу, проникнемся этим стремлением, облечёмся в духовный огонь и оградим себя этим пламенем. Кто несёт с собою пламя, тот не боится встречающихся ему, будет ли то зверь, или человек, или множество сетей; пока он окружён пламенем, - всё уступает ему, всё удаляется от него. Это пламя невыносимо, этот огонь нестерпим и всеистребляющ. Облечём же себя этим огнём и будем воссылать славу Господу нашему Иисусу Христу, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

[1] В синодальном переводе здесь стоит слово "увещания", но славянский ближе к оригиналу (утешения – "της παρακλησεως"), именно это значение и имеет ввиду Златоуст.

ОДИННАДЦАТЬ БЕСЕД СВ. ИОАННА ЗЛАТОУСТА.[1]

БЕСЕДА I,

сказанная в церкви мучеников, у „древней скалы", когда вследствие дождя собралось немного, - о том, что должно постоянно приходить (в церковь), и что пребывающим во грехах нельзя пренебрегать своим спасением, но (нужно) выражать свое покаяние.

1. Что это? Нужно бы целому городу быть здесь сегодня, а к нам не пришла даже малая часть. Может быть повинны грязь и дождь? Нет, - не грязь, а безпечность и упадок духа. Чем могут извиниться оставшиеся, когда мученики пренебрегли даже самою жизнью своею, а они не решились (пренебречь) грязью, чтобы придти? Как мне ублажать вас, пришедших? Как изобразить несчастие тех, оставшихся, - (несчастие) и по отсутствии их, и по причине этого отсутствия? Очевидно, они лишили себя этого прекрасного празднества, приковавшись к житейским заботам и уцепившись за всё сквернящую, очень сильную у них, страсть к наживе. Но если даже нет их здесь, нужно говорить (к ним) и отсутствующим, - очевидно, чрез вас, присутствующих, они услышат это. Доколе это неистовство наживы? Доколе эта неугасимая печь будет всё наступать и пожигать? Разве вы не знаете, что этот пламень производит тот неугасимый огонь, (что) это изнурение рождает того ядовитого червя? Если ты пренебрегаешь геенною, и твоего ума не потрясают эти слова, так как наказание ещё в будущем, то пусть бы тебя убедило настоящее. Разве вам неизвестно, в каком плоде[2], выразилось недавно любостяжание? Не пред вашими ли глазами память этого? Не свежо ли доказательство такой гибели? Весь город наш наполнен остатками того кораблекрушения; и, как во время потопления великого корабля, куда бы ты ни отошёл, кто доску, кто весло, кто парус, кто какую-либо часть поклажи, спасши, держит и вертит во все стороны, так (было) и во время недавно поднявшегося здесь землетрясения: владевшие кто домом, кто полями, кто рабами, кто серебром, кто золотом, - они сделали из себя широкое зрелище несчастия, и устроили, чтобы всюду рассеялись воспоминания смятения. И иной, проведши безсонные ночи, перенесши безчисленные труды и опасности, собравши таким корыстолюбием столько грехов, - (как) бездомник и вне города, стал беглецом на чужбине, нуждается в необходимом питании, и видит, что над ним ежедневно висит крайняя опасность, воображает себе мечи, палачей и пропасти, живёт жизнью тягчайшею безчисленных смертей; другие наслаждаются его имуществом, и до этого льстившие ему коварствуют теперь. Этого ли недостаточно, чтобы даже совсем тупой вразумился? Но после такого бедствия, после такого ненастья, после такой гибели, после такого переворота, и столь недавнего, что он ещё пред глазами, не прошло ещё целых тридцати дней[3], - вы опять так безумствуете? И как вы можете извиниться, или чем оправдаться? И не только безумствуете, но даже не приходите, чтобы узнать об этом самом. Как бы к присутствующим я говорю к отсутствующим, - под тяжестью своей большой скорби, - что они не делаются лучше ни по страху за будущее, ни опытом настоящего; но, хищничая, корыстолюбствуя, они как бы черви в каком-нибудь навозе, отгороженные и зарывшиеся в куче этих забот, не стараются даже всего один раз в неделю приходить, чтобы узнать - где они. Как горячечные не могут сами видеть, в каком они состоянии, но нужны для них врачи, которые бы освободили их от беснования, так и одержимые тяжким бешенством наживы нуждаются в своих учителях, чтобы им узнать, что они беснуются. Вследствие этого особенно я их прошу, убеждаю и умоляю приходить к нам; и брать себе врачество от этого слова. У меня нет заостренного железа, но есть слово, - острее железа; нет огня, ни едкого врачества, но есть слова, - горячее огня, и доставляющие без боли врачевание.

2. Из-за чего ты убегаешь, скажи мне, и не выражаешь относительно своей души столько же попечения, сколько бережёшь свою плоть? Когда плоть в худом состоянии, ты и деньги издерживаешь, и даже, если нужно занять, всё отдаешь под залог, - и врачам, если они захотят резать, даже жечь, ты предоставляешь своё тело с полною готовностью делать, чего бы они ни пожелали; а когда в душе источники червей, ты - скажи мне - не идёшь послушать слова, очищающего от гнили, хотя для этого тебе не нужно ни денег тратить, ни переносить такую боль, но предаёшь самого себя полной гибели? И чем по достоинству в этом извинишься? Если бы я говорил: корыстолюбец, хищник, блудник, прелюбодей пусть не вступают в церковь; если бы гнал и преследовал всех грешников, - то и тогда особенной не было бы отговорки, потому что нужно вступать очищенному; но сейчас не говорю даже этого, но: хотя бы ты совершил блуд, хотя прелюбодействуешь, хотя хищничаешь, хотя корыстолюбствуешь, - вступи в церковь, чтобы узнать тебе, что не нужно впредь делать это; влеку всех и притягиваю к себе, и, распростерши отовсюду сеть слова, хочу захватить ею не здоровых (только), но и болеющих. Каждый день я говорю: приди и врачуйся со мною, потому что, врачуя, и я нуждаюсь во врачестве, потому что я человек, и подлежу с тобою страстям той же самой природы, нуждаюсь в словах, обуздывающих безпорядочную узду; и я не живу жизнью беззаботною, тихою и невозмутимою, но и у меня самого есть шум страсти и смятение волн. Впрочем зачем говорить (это) мне или кому бы то ни было, когда именно достигший небес Павел, - даже он нуждался во многом врачевании. Что он нуждался, это он сделал для нас очевидным; даже он сам не жил жизнью беззаботною, но было у него много борьбы; почему он и говорил: "но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным" (1 Кор. 9:27). А умерщвлял он то, что восставало (против него), и порабощал то, что желало быть в разнузданности; и других потому он увещевал, говоря: "…кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть" (1 Кор. 10:12). Но если Павел не наслаждался спокойствием, но, как обуреваемые морем, видел много отовсюду поднимающихся волн, - то кто осмелится говорить, что ему не нужно исправления, врачевания и непрерывного бодрствования?

Итак, приди и врачуйся со мною, учителем своим. Если ты здоров, то даже из-за этого приходи, чтобы сделаться здоровее; слово, которое исправляет бывшее и предостерегает от неслучившегося ещё никогда, - и больных освобождает от немощи и небольных делает твёрже. Если у тебя нет этого греха, то есть другой, потому что "Кто может сказать: "я очистил мое сердце, я чист от греха моего?"" (Прит. 20:9). Так как ты согрешил, не стыдись придти, но поэтому самому приди. Никто не, говорит: так как у меня рана, то я не буду искать врача, даже не принимаю лекарства; но поэтому самому нужно более всего искать и врачей и силы лекарств. И мы умеем прощать, потому что повинны также сами в других грехах. Потому и Бог дал нам не ангелов в учители, не Гавриила, сведши свыше, поставил над своим стадом, но взяв из самого стада делает пастыря, из самих овец - начальника над стадом, чтобы он был снисходителен к начальствуемым, и, помышляя о собственной немощи, не гордился бы пред пасомыми, но имел бы уздою и основою смирение пригнетение от собственной совести. А что сказанное не есть предположение, выслушай Павла, пишущего об этом и любомудрствующего в послании к Евреям он так говорил: "Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, могущий снисходить невежествующим и заблуждающим, потому что и сам обложен немощью, и посему он должен как за народ, так и за себя приносить [жертвы] о грехах" (Евр. 5:1 - 3). Видишь ли, как превосходно сказана нам причина, почему не ангелы, и не архангелы, но люди поставлены над церквами, чтобы именно они могли сострадать своим сродникам, имея в сознании собственных грехов величайшее учение о смирении? Ведь, говорит, "…и сам обложен немощью, и посему он должен как за народ, так и за себя приносить [жертвы] о грехах". Это происходит и теперь: предстоя этой священной трапезе и вознося страшную жертву, мы испрашиваем отпущения как прегрешений народа, так и о наших собственных взываем, молим и просим, и возносим жертву за всех...[4]