И на земле и над землей - Роберт Паль

Все, не отрываясь, долго смотрели на проступившие в небе звезды.

— Вселенная… галактики… — медленно выговаривала Ленка. — А зачем это вам? Чтоб в космос лететь, что ли? Или в школе астрономию преподавать?

— Нет, не летать… — смутился Виталий. — Летают другие. Вернее — только-только начали летать… Но что такое Земля или Луна во Вселенной? Песчинки, хотя тоже интересно. А впереди — все, весь этот видимый и не видимый простым глазом звездный мир. И его нужно знать, прежде чем лететь. Большая это наука, сложная, точная…

— И вы все это знаете… внутреннее строение, состав, свойства?

— На уровне сегодняшних знаний. У нас были отличные профессора. Практику проходили в лучших обсерваториях и космических институтах. Интересно было, хоть снова на первый курс поступай.

— Представляю… Небось и космонавтов видели?

— Приходилось… Но мы были всего лишь студентами… Зато с большими учеными занимались не только теорией. Вот это головы, скажу я вам! У одного такого я готовил свой дипломный проект. О новых методах исчисления масс небесных тел… По своей дурости заново пересчитал массу нашей Солнечной системы. Почти совпало. Что подтверждает гипотезу об образовании ее планет из выбросов молодого Солнца.

— Молодого? — удивилась Ленка. — А теперь оно старое?

— Еще не старое. Где-то на середине.

— А что там, за серединой?

— Как что? Как у всего, имеющего начало и конец…

Потом молодые поднялись, стали ходить вокруг дома, рассматривать совсем уже черное ночное небо. Баба Груня осталась на лавке, издали слушая их разговор и тоже неотрывно глядя в небо. Из того, что говорил Виталий, она, можно сказать, ничего не поняла, зато неожиданно сделала открытие в себе самой. Оказывается, до сего вечера, до сего часа за всю свою долгую жизнь она ни разу, никогда не смотрела вот так на эти звезды. Вся жизнь ее прошла в трудах, в копании в земле, в каких-то бесконечных делах, не оставляя ни единой праздной минуты. Если и появлялась такая минута, то не было ни большого желания, ни интереса: глаза уже привыкли смотреть вниз, под ноги — на малых детей, которых нужно накормить, одеть, обуть, на землю, которую надо вовремя взрыхлить, засеять, полить, на навозную кучу, которая ждет, когда ее вывезут из сарая в огород, на немытые полы, которые нужно помыть, на дорогу, об ухабы которой запросто можно споткнуться…

Сама жизнь приучила ее смотреть вниз, в лучшем случае прямо перед собой, а о том, что есть еще и небо, и звездные чудеса в нем, даже не думалось, будто их нет вовсе. Впрочем, это не совсем так, поправила она себя, то, что небо есть, она, конечно, знала всегда, и этого знания ей было довольно. Вот, вот, — знала, ну и ладно. Бог создал, бог разберется. А что там да как — ни-ни!

А ведь совсем недавно говорила, что хорошую жизнь прожила! Да какая же она хорошая, если так приземлила, так подмяла, обескрылила, что глаз к небу поднять недосуг было? За все-то ох какие немалые годы!..

А ночью бабе Груне не спалось. Растревоженная душа металась, радовалась и печалилась, гоня сон. Когда стало совсем невмоготу, поднялась, оделась потеплее и тихо, чтобы не разбудить внуков, вышла в ночной двор.

Луна еще не взошла, и ночь была до того темная, что стало жутковато. Зато небо полыхало, искрилось, переливалось такой массой звезд, что казалось, будто самого неба и нет, а есть лишь они — эти звезды; будто это и не небо вовсе, а огромное кострище, в котором только недавно прогорели сухие березовые дрова, превратившиеся в жаркие, мерцающие синеватыми всплесками угольки.

На какое-то время это сравнение показалось ей настолько реальным, почти очевидным, что она невольно пригнула голову и торопко засеменила под навес сарая, испугавшись, как бы эти жгучие уголья не обрушились на нее. Уже оттуда, из укрытия и через худую крышу навеса, стала смотреть опять, то и дело приговаривая:

— Боже милостивый, какая красота! Ну кто, кроме Господа, мог создать такое благолепие? Только он, только он!..

Со временем, привыкая к этому бесподобному чуду ночного неба, она стала примечать, что уголья в небе не горячие, а какие-то холодные, льдистые и в то же время будто живые. Они постоянно мерцали, то увеличиваясь, то уменьшаясь, и даже, кажется, двигались, не меняя при этом прежнего узора, искусно украсившего великий небесный купол от края и до края.

— Ах, лепота… ах, красота несказанная!.. Чудны и прекрасны дела твои, Господи!

Под навесом издавна стоял сколоченный еще Тимофеем топчан, на котором он любил полежать в жаркий день и где сушился убранный с грядок лук, чеснок, а то и связки трав вроде душицы и зверобоя. Теперь он был свободен, и она присела на него, жалея свои слабые ноги. Сидела, смотрела, умилялась бесконечной мудрости создателя этой красоты и удивлялась себе: как же могла она прожить жизнь с опущенной головой и всего этого не замечать? А другие все? Замечали ли они? Если замечали, то отчего молчали? Или тоже — как она: ну, есть там что-то и ладно?..

Иногда ей начинало мниться, что она первая открыла эту тайную красоту и что другие даже не подозревают о ней. А ведь нужно так немного, чтобы тоже узнать и приобщиться. Достаточно однажды пересилить в себе земные тяготы, открыть душу добру и оторвать глаза от грешной земли. Запрокинуть голову, закрыть глаза и потом опять открыть. И не пугаться, как сначала испугалась она. Просто смотреть и удивляться. Радоваться и смотреть…

Бедная баба Груня! Она и предположить не могла, что этой дивной и мудрой красотой не без пользы для себя люди во всех концах земли любуются уже многие тысячи лет. И не только любуются, но и изучают, дают звездам имена, наблюдают их пути, разгадывают их тайны. Древние народы, в том числе и ее давние предки славяне, обожествляли их, наделяя доброй и злой силой, вознося хвалу одним и задабривая жертвами других. Потому что в те времена небо и земля еще жили одной жизнью и чувствовали свое родство во Вселенной. Потому что человек той поры, как бы трудно ему ни приходилось в трудах его, был более свободен и открыт душой, с рождения чувствовал себя живой частицей этого великого мира. Сейчас почему-то не так. Что-то случилось то ли с человеком, то ли с небом. Но — что, почему?

Наивная баба Груня не задавалась этими вопросами. Она просто сидела и смотрела, смотрела и недоумевала, как это все могут в такой час спать, не подозревая, что творится над их головами, как сама она целую жизнь прожила, не поднимая глаз к небу.

Вспомнилось вдруг, как не однажды Тимофей, настроив свою трофейную трубу, звал ее посмотреть, а она все отнекивалась, отсмеивалась, отмахивалась, как от детской глупости или забавы.