Танец со змеей - Егор Вакула

Лекция Илы закончилась.

Вот то, что и было нужно Воронею и Октис. По плану торговца смертью достаточно того, что князь подарит ей один клинок. Тогда она передаст нож Воронею. Ведь по договору он, а не компаньон, должен нанести их цели роковой удар. Но лучше будет, если князь соизволит подарить и второй клинок. Тогда и у нее будет свой загорский нож. И Октис надежней обезопасит их отступление.

***

После очередного дня обучения она распрощалась с учителем и привычно побрела в одну из комнаток служивших раздевалкой. На время, пока Ила взялся за нее, количество молодых учеников уменьшилось, а те, что все же посещали заведение, приходили позже и уходили раньше нее. Работницы же в основном использовали другую комнату – ближе к сцене. Потому в раздевалке было пусто, ничто ее не стесняло. Она полностью разделась, смочила заготовленную тряпку в бочке с водой и протерла тело от пота. Оделась в уже привычный женский походный костюм. Не смотря на возражения Воронея, ей не хотелось изображать из себя городскую даму, и тем более ради этого надевать городское платье. В нем ей было неуютно и все еще откровенно не по себе.

Она вышла через служебный выход на темный нежилой переулок. Мать уже была на закате. Правда она светила под таким углом, что на узких улочках царила полноправная тьма.

Вороней уже второй оборот Сестры не встречал и не провожал Октис. Скорее всего, сейчас он просто валялся в их комнате, а то и прохлаждался в питейных заведениях после занятий своими торговыми штучками.

Дело с миррорским маслом оказалось весьма прибыльным. Все, кому в Виде оно требовалось для поддержания царящего здесь балагана, выстроились в очередь. Вороней поднял цену в несколько раз, но ажиотаж так и не утих. Наоборот, долгое время их осаждала одна местная знатная проститутка. Той высокой категории, что жили не в борделе и даже не красили волосы в зеленый цвет. Она, видимо, была занята своими богатыми клиентами и узнала о масле слишком поздно. Последнюю бутыль Вороней не собирался отдавать никому, ведь он требовался для Октис и их плана. Прежде всего – для татуировок. Но теперь, оценив всю важность масла для танцоров, он намеревался перед всеми выступлениями натирать им кожу своего пропуска к князю. Проститутка ушла ни с чем, напоследок с досады проклиная Воронея на предмет слабости его детородного органа.

Октис шла вдоль здания клуба, но уже заметила темные силуэты на фоне освещенных стен соседней улицы. Это было так некстати. Она устала после тренировок. Все, что ей хотелось – только идти спокойно по улочкам уже привычного ей города и ничем не выдавать в себе сильного человека.

– Стой.

Она заранее предсказывала все события этой сцены. Все движения, все фразы, сводящиеся к одному смыслу. – Негодяи остаются негодяями по любую сторону горы.

– Не хочешь ли ты нам чего-нибудь станцевать?

– Тут темно, вы ничего не увидите. – Она перебила заводилу компании, перекрывшего ей проход на освещенную улицу.

– Так пойдем на свет. Найдутся светлые места, где мы все тебя хорошенько рассмотрим. Или ты ублажаешь только тех, кто хорошо за это платит? Может, мы скинемся? Мы не богачи, в отличие от твоих любимых клиентов. Но одного-то танца нам точно хватит…

– Я бы не стала танцевать перед вами даже за деньги. – Устало фыркнула она. – Хватит. Меня раздражают ваши самооправдания и подходы издали. Никогда не можете подойти молча и взять, что надо!

Она достала из-за пазухи спасительное гасило и быстро раскидала в темноте несостоявшихся обидчиков. Сработал эффект неожиданности. Никто не увидел в темноте, как она готовила свое орудие. В момент, когда оно уже вовсю действовало, некоторые из их компании еще не понимали, что начавшаяся суматоха вовсе не сулит им ничего хорошего.

Октис пошла дальше на свет, подгоняя себя и скручивая шнуровку. Ей не хотелось закреплять свою очередную победу. Пускай эти люди не получили свое в полной мере. Они вполне могут погнаться за ней, но, скорее всего, еще какое-то время будут обдумывать историю, произошедшую с ними в этой темноте.

Она вышла на светлую улицу, обычную для Виде в это время. Еще сновали туда-сюда люди. Собирались небольшие группки в освещенных островках вокруг вышедших на вечернюю смену уличных артистов. Октис шла в безопасности, но продолжала думать о случившемся. Она уже смирилась, что подобное однообразие встреч с ней будет случаться и дальше. Но Октис, прежде всего, думала о самой себе. О том, что в ней что-то изменилось.

Удары стали чуть слабее. – Этот факт неприятно поразил ее. Но в то же время она выигрывала в скорости, точности и изящности движений. Не иначе как замена редких силовых тренировок на изнуряющее обучение танцам давало о себе знать. Она успокоилась. Вспомнила про усталость от сегодняшних нагрузок. – Сила еще вернется, а вот точность уже никуда не уйдет.

Октис зашла в прихожую, привычно раскланялась с семейной парой – хозяевами постоялого двора – и пошла к себе. Вороней, держа перед собой небольшую книгу, предсказуемо полулежал на их низкой кровати. Не жалея масла в лампе, он в очередной раз перечитывал любимую поэму «Об Одиноком Волке». Поэма эта была написана в стиле столь высоком, что Октис, при попытке прочтения, не смогла узнать или интерпретировать по месту применения до четверти знаков, призванных открыть неявный контекст искушенной публике.

Вороней слегка отставил книгу, смерил вошедшую взглядом и вернулся к чтению.

– У тебя штукатурка смазалась. – Послышалось за твердым переплетом.

– На меня напали. – Объяснила она.

– А ты уверена, что Ила не видел? А наши добродушные хозяева? Люди на улице?

– Я думаю, что Ила увидел все, что не надо еще в первый день. Его это просто не интересует. У него мое прошлое вызывает только… досаду. – Она посмотрела на себя в отражении блестящей металлической тарелки. – Хозяева, наверное, подумали, что это грязь на лице. Теперь понятно, почему мне хозяйка на щеку указывала. А на улице было темно… да и вообще, ты понял, что я сказала? На меня напали…

– И кто победил?

– Ты относишься к этому так просто? – Удивилась она. – Я же – это весь твой план! А ты меня не встречаешь, не провожаешь…

Вороней вновь отвлекся от книги и взглянул на нее. Если убрать с ее лица все возможные градации ненависти, силы, надменности, пренебрежения, злорадства, довольства и редкой спокойной радости – все варианты смесей этих чувств, то за ними всегда оставался один лишь взгляд собаки, молящей хозяина впустить ее в дом с ненастной погоды. И именно в этот момент ее черные глаза представали во всей своей красе.