Испанский дневник - Михаил Кольцов

Я пошел к Антонио. Он и в самом деле очень нервничает. Прежде всего я, должен взять листок бумаги и записать его рапорт.

– Понимаешь, документа нет. Надо составить документ…

– На кой тебе документ? Ты дрался, мужественно, героически дрался, ранен, поправляешься – о документах другие позаботятся.

– Нельзя без документа. В аэродромном журнале записано, когда мы вылетали по тревоге. Пожалуйста, эту дату возьми и подставь в рапорт. Я-то помню точно – пятнадцать сорок восемь, – но ты сверь с журналом, ведь это же документ!

– Ты хочешь сказать: тринадцать сорок восемь? В пятнадцать сорок восемь тебя уже оперировали…

– Постой, постой! Я ведь помню точно – вчера, в пятнадцать сорок восемь, в пятнадцать…

– Не вчера, а сегодня, – ведь бой-то был сегодня, три часа тому назад!

Он встревожился:

– Сегодня?! Разве сегодня?! Что же это, у меня память отшибло? Ты шутишь! Разве сегодня был бой? Какое же сегодня число?

– Сегодня. Ты был под наркозом. Все это неважно. Главное – не двигаться, поправляться.

Он очень подавлен, что спутал дни.

– В мозгу-то у меня ничего нет? Ты мне скажи прямо.

– Ничего у тебя в мозгу нет, голова садовая! Лежи смирно.

– А с ребятками что? Целы ребятки?

– Больше, чем целы. Твои ребятки сбили пять машин, да ты одну, – итого шесть.

– Ну что за орлы! Ах, ребятки, милые! Они ведь у меня молодые, ребятки мои, я шестерых послал на «Юнкерсы», а сам с двумя, поопытнее которые, стал удерживать боем истребителей… Мы хорошо с шестеркой подрались. Сбили каждый по одному гаду… Вдруг нижу, товарищ с правой стороны исчез и все фашисты тоже. Ясно, пошли под облака. Тревожусь за молодежь. Мировые ребята, да ведь еще не совсем опытные. Пикирую… Я ведь ничего не путаю? Ты мне скажи.

– Ты ничего не путаешь. Молчи, пожалуйста. Тебе нельзя говорить.

– Я тревожусь за молодежь. Пикирую… И тут сразу опять шесть «Хейнкелей», другие, со всех сторон, как псы, все на меня! Не успел разобраться – мне сразу перерезали пулеметной струей левое крыло и элероны. Пошел в штопор. Время от времени пробую выравнивать машину мотором – ничего не выходит. Понимаешь, ничего не выходит. Понимаешь?!

– Понимаю, Молчи, милый, потом расскажешь.

– Понимаешь? Машину жалко. А ничего не выходит. Машин у нас мало, понимаешь? Тогда я отстегнулся, ногами толкнул машину и прыгнул. Прыгнул и соображаю: ветер на юг, в сторону фашистов, поэтому надо падать быстрее, затяжным прыжком… Метрах в четырехстах раскрыл парашют, опускаюсь на улицу, не знаю, на чью… Какие-нибудь двадцать метров решат мою судьбу. Ты понимаешь? Ты можешь себе представить, что я думал в это время?.. И вдобавок начинают стрелять с земли – не то по самолетам, не то по мне. И опять неизвестно, кто стреляет. И вот сразу что-то загорелось в животе. Может быть, сдуру кто-нибудь даже с нашей стороны стрелял… Но никому не говори. Мои ребята ни в коем случае знать этого не должны. Это для их политико-морального состояния бесполезно знать. Такие ошибки могут быть, они не показательны. На таких ошибках летно-подъемный состав воспитывать не нужно. Понимаешь? Ты об этом деле молчи.

– Не я молчи, а ты молчи, слышишь? Сейчас же уйду, если ты будешь разговаривать. Для тебя одно спасение – не двигаться, лежать, молчать.

– Одно спасение?.. Значит, плохо мое дело, говоришь?

Он замолчал и скоро опять начал:

– Имея ранение в области живота, я по правилам спуститься уже не мог. Стукнулся очень сильно о землю. Ясно помню, что ко мне бежали какие-то неизвестные лица. Какие именно – опять неизвестно…

– Ты не слушаешься. Я ухожу…

– Пожалуйста, молчу. Очень обидно, что подстрелили. Я бы приземлился благополучно и сегодня опять в бой пошел… Против фашистов. Против фашистов! Против фашистов!

– Я прошу тебя и предлагаю – прекрати разговаривать. Так ты скорее выздоровеешь и вернешься в строй.

– Думаешь, вернусь?

Он посмотрел мне в глаза таким внезапно всевидящим, пронизывающим взглядом – я испугался, что он прочтет слово «перитонит». Но он не прочел. Ослабев, он сразу задремал.

Отряд капитана Антонио вылетел сегодня второй раз в бой, в шестнадцать часов с минутами. Он сбил еще четыре истребителя, три «Хейнкеля» и один «Фиат».

Итого за сегодняшний день над Мадридом сбито десять фашистских самолетов, восемь германских и два итальянских. Потеряны бомбардировщик «Бреге», устарелой конструкции, и машина Антонио.

Заголовки сегодня вечером в «Мундо обреро»:

«Воздушный бой над крышами Мадрида».

«Слава героям воздуха! Фашистские самолеты, сбитые летчиками свободы, свидетельствуют перед миром, что фашизм будет побежден у ворот Мадрида».

«Да здравствуют пилоты республики!»

Ночью объехал пригородные участки. Наступление уже замерло. Большинство частей отошло в исходное положение, кроме Каса дель Кампо, где интернациональная пехота и Третья бригада Галана с помощью танков все-таки продвинулись вдоль стены на целых четыре километра. Бойцы ударной группировки так и лежат перед горой Ангелов, ни вперед, ни назад. А все-таки сегодняшний день в совокупности принес много пользы. Фашисты видят, что Мадрид не только отбивается, но и атакует, что он не так уж одинок, что ему приходят на помощь. Это озадачит противника, заставит его перестраиваться, подкрепляться, отнимет время. А время это нужно здесь, в Мадриде. Каждый лишний день укрепляет республиканцев, хотя бы и ценой укрепления врага.

14 ноября

Сегодня сравнительно тихий день. Напряжение в городе чуть-чуть ослабло. У Толедского моста идет перестрелка. Два автомобиля застигнуты снарядами – окровавленные обломки валяются на мостовой. У баррикад бойцы сидят спокойно, терпеливо, отвечают на огонь методически, без излишней трескотни.

Сеговийский мост поутру взорван. Разрушил его бомбой «Юнкерс», сам того не желая. Он метил в республиканские части, стоявшие у моста.

У вокзала Аточа бомбы исковеркали фасад здания министерства общественных работ. Две громадные мраморные колонны рассыпались, как сахарные головы. Рядом с министерством бомба вырыла глубокую воронку, через нее видны рельсы метро. Правда, метро здесь проходит не глубоко.

Сила бомб громадная. Это бомбы-полутонки, по пятьсот килограммов.

Прибыла каталонская колонна во главе с Дурутти. Три тысячи человек, очень хорошо вооружены и обмундированы, внешне совершенно не похожи на фантастических воинов, окружавших Дурутти в Бухаралосе.

Он обнял меня очень радостно, как старого приятеля. И тотчас же пошутил:

– Ты видишь, я не взял Сарагосу, меня не убили, и я не стал марксистом. Все еще впереди.

Он похудел, подтянулся, вид более военный, у него адъютанты, и разговаривает он с ними не митинговым, а командирским тоном. Он попросил себе советника-офицера. Ему предложили Ксанти. Он расспросил о нем и взял. Ксанти – первый коммунист в частях Дурутти. Когда Ксанти пришел, Дурутти сказал ему: