«Нагим пришел я...» - Дэвид Вейс

Пеппино совсем обессилел, но, взглянув на фигуру, поразился. Сначала ему не нравилось то, что выходило у Огюста, и он готов был выразить возмущение, но теперь, когда фигура стала вырисовываться, его недовольство исчезло.

– Вы хотите, чтобы я подыскал другого натурщика? – осторожно спросил Огюст.

– Нет-нет-нет! – завопил Пеппино. Когда скульпторы увидят эту статую, у него от них отбоя не будет. Он смотрел и изумлялся. Скульптор приметил в нем то, чего сам он никогда не замечал.

Огюст всецело отдался работе, и недели так и мелькали за неделями. По мере того как работа захватывала его все больше, он перестал ночевать дома, несмотря на все уговоры Розы, и власть «Иоанна» над ним была столь велика, что жалобы Розы не трогали его. Если он работал в мастерской несколько дней подряд, то ночевал там же, на полу, завернувшись в одеяло. Позабыл бы и о еде, но Роза приносила обед. Работа преследовала его днем и ночью. Расстаться с ней было опасно хотя бы на мгновение. Это могло сорвать подъем и непрерывность творческого процесса, замысел мог ускользнуть.

Огюст становился все более искусным в своей работе и на фабрике, но с того момента, как начал «Иоанна», все остальное отступило на задний план. Он жил в таком нервном напряжении, на таком накале чувств, что ни на что другое его и не оставалось. И поскольку он на месяцы и думать забыл о Папе и маленьком Огюсте, Роза вновь обвинила его, что семья ему безразлична, что он хочет бежать от них.

Ни от кого он не хотел бежать. Он пояснил ей, что не стремится обрести убежище в этой работе, что «Иоанн Креститель» для него – продолжение поиска.

– Не сердись на меня, – сказал он Розе. – Я ничего не могу с собой поделать. Должен закончить, и все.

Роза уныло кивнула:

– Я понимаю. – В это утро она принесла завтрак, чтобы он не остался голодным до обеда.

Огюст приказал Розе удалиться: пришел Пеппино, нельзя больше терять времени. Сегодня предстояло закончить ноги статуи, в них будет воплощен основной замысел.

Роза кивнула красивому молодому человеку и, опустив голову, вышла из мастерской.

Огюст требовал более размашистой походки и приказал натурщику делать энергичнее шаг. Он и думать не хотел, что «Иоанна Крестителя» могут упрятать куда-то в угол или что он будет декоративной скульптурой для украшения здания или зала. «Иоанн Креститель» должен быть открытым со всех сторон, полным энергии, всегда в движении.

Но прошел еще не один день, прежде чем Огюст закончил ноги.

Никогда прежде Пеппино не видел у статуи такого широкого шага. И, уже одеваясь, – он весь вспотел от такого упорного хождения, – Пеппино спросил:

– Маэстро, неужели у меня действительно такая походка?

– Да. Когда я представляю вас Иоанном.

– И вы думаете, публика этому поверит? Огюст посмотрел на этот шаг в вечность, отпил глоток «Контро», принесенный Розой, предложил ликера натурщику и спросил:

– А вы сами верите?

Пеппино поднес рюмку к губам и сморщился, ему хотелось, чтобы ликер был итальянским, а не французским.

– Прямо не знаю, чему теперь верить, – ответил он. – Если бы мне сказали, что я буду целый год работать на человека, который задолжал мне сто франков, я бы не поверил. Но ведь это именно так.

– Я заплачу. Ведь я уже расплатился с вами за урочные часы.

– Но мы всегда перерабатываем. И потом вы меня слишком раздели.

– Иного пути не было. Пеппино широко взмахнул руками:

– Но вы меня голым выставили напоказ!

– Выбор был только такой: либо обнаженный, либо одетый.

– Но что скажут мои друзья?

– Что вы настоящий мужчина.

– Но ведь предполагается, что я святой! Огюст улыбнулся ему в ответ:

– А вы им и были, раз терпели такого тирана, как я.

– Вы устали, маэстро.

– А вы не устали, Пеппино?

– Basta! Когда мы начнем работать над новой фигурой?

Огюст воспрянул духом. Пеппино послужит прекрасной моделью для Адама.

Работа близилась к завершению, и в эти последние дни, с новым приливом сил, Огюст закончил лицо. Он с особой тщательностью вылепил величественные и гордые черты человека, освещенные огнем негасимой веры. Рот был приоткрыт, волосы падали на плечи, как у Пеппино, борода была короткой, но выразительной. Поднятая голова придавала Иоанну величие, и весь он был во власти веления свыше.

Вот и все, остались только руки. Огюст работал над ними много дней, пока руки натурщика не сводило от холода, так что он едва мог шевелить пальцами. Пальцы коченели, руки не сгибались в локтях. Он перестал разглагольствовать. Как-то раз Пеппино пришлось простоять без движения несколько часов подряд, пока Огюст делал наброски и лепил, не останавливаясь ни на минуту. Пеппино держал руки именно так, как приказал Огюст.

Огюст бормотал себе под нос:

– Ваяние требует самоотречения. Чтобы вылепить пару рук, нужна сотня вариантов.

Солнце спустилось за горизонт, темнело. Тени все ближе подкрадывались к неподвижной модели и к статуе «Иоанна Крестителя». Огюст работал лихорадочно, словно наперегонки с темнотой. Внезапно остановился, обошел вокруг статуи, вглядываясь в нее через сгущающуюся тьму. А Пеппино был все так же неподвижен. Он промерз до костей и не сомневался, что с руками eго и ногами все кончено. Но вдохновение маэстро передалось и ему.

Огюст увидел фигуру В профиль. Этот Иоанн не оставлял равнодушным, он олицетворял собой определенную идею, он недаром прожил жизнь. Огюст смотрел на Иоанна Крестителя с чувством внезапного преклонения. Все-таки ему удалось воплотить свой замысел. Он готов был молиться на этого человека.

Пеппино был тоже поражен. Это был святой, но как отличался он от всех святых, которых он когда-либо видел! Грубо вытесанный, но совсем человеческий, непреклонный, откровенно обнаженный и все же святой. В нем чувствовалось движение и дыхание жизни, он выражал идею без тени идеализации. Благоговение охватило Пеппино. Никогда прежде не был он так близок маэстро. Итальянец и не представлял, что может выглядеть таким благородным, вдохновенным, сильным.

Огюст, заметив слезы в глазах натурщика, порывисто обнял Пеппино, расцеловал в обе щеки.

– Фигура закончена? – спросил Пеппино.

– Закончена. И я доволен. – Впервые Огюст не сомневался в своем успехе[64].

3

Когда «Иоанн Креститель» был отлит в бронзе, Огюст отправил статую вместе с «Бронзовым веком» на рассмотрение жюри Салона 1880 года. Почти два года пролетели в работе над «Иоанном», а он и не заметил; и его самого удивило спокойствие, с которым он ждал приговора. Огюст возобновил работу над «Идущим человеком» и исподволь занялся «Адамом» – Пеппино служил моделью для обеих фигур. Он никому не показал «Иоанна» – ни Лекоку, ни Буше.