Раз в год в Скиролавках - Збигнев Ненацки

Знает об этом доктор Неглович и не ходит в лес за цветком папоротника, а только лечит людей в поликлинике. Знает об этом и писатель Любиньски, и поэтому, если и заглядывает в лес в июне, то только затем, чтобы принести пани Басеньке букетик лесных фиалок. За цветком папоротника отправилась только пани Луиза, учительница предпенсионного возраста, потому что никогда в своей жизни ни минуты она не чувствовала себя счастливой. Но этот удивительный цветок надо искать в полночь, а она в сумерках уже вернулась, чтобы. Боже упаси, кто-нибудь не подумал о ней чего-нибудь плохого.

По правде говоря, этот цветок нашла только прекрасная Брыгида, ветеринарный врач из Трумеек, хоть вообще не ходила за ним в лес. Со своим больным ребенком она примчалась к доктору на полуостров, потому что в этот день у доктора был выходной, а она не доверяла доктору Курась. Неглович послушал ребенка, прикасаясь к нему своими пальцами так нежно, будто бы это было не человеческое существо, а какой-то маленький цветок. Дал Брыгиде бутылочку с каплями и сказал, что у ребенка уже к вечеру пройдет температура, а через три дня он будет совершенно здоров.

— Я думала, что ребенок заполнит мне весь мир и заберет все сердце. Но он забрал только половину мира и половину сердца, — сказала она доктору, как бы оправдываясь перед ним, что у нее внебрачный ребенок и даже неизвестно от кого.

Посмотрел доктор в большие, удивительно печальные глаза Брыгиды, похожие на глаза теленка, погладил Брыгиду по ее черным пушистым волосам и так же печально ей улыбнулся.

Брыгиде захотелось сказать доктору что-то приятное и сердечное, но, как каждый раз, когда она оказывалась возле него, ее охватил необъяснимый гнев и на него, и на его образ жизни. Ведь в околице все знали, что старая Макухова приводила ему на ночь женщин через двери с террасы в спальню, как чушек к хряку. И поэтому, хоть она должна была поблагодарить егоза осмотр ребенка и лекарство от болезни, она не смогла сдержаться, чтобы не спросить с ехидством:

— Вы все еще, доктор, должны сперва женщину унизить, а потом уже в нее войти?

— Да, — признался он искренне.

И эта его попросту нахальная искренность разбудила в ней еще большую злость.

— Вы, видимо, не способны на настоящую любовь, — крикнула она. — И никогда у вас не будет женщины, достойной любви. Разве такая женщина даст себя унизить мужчине? У нас такие же права, как у мужчин, мы ничем не хуже. Не позволим себя унижать.

— Я вас не уговариваю, панна Брыгида, — ответил доктор, — хоть и признаю, что вы самая красивая женщина во всей гмине Трумейки. Я много раз думал, что можно бы пригласить вас в свою спальню, но я же знаю, что вы не дадите себя унизить.

— Никогда! Никогда! — с силой заявила Брыгида.

— Тем лучше, — сказал доктор.

— Почему «лучше»? — спросила она.

— Меня не интересуют женщины, достойные любви. Я был влюблен раз в жизни. Взамен я получил одни страдания. Я бы не хотел, чтоб это повторилось еще раз.

Обрадовалась Брыгида, что он сказал о ней, как о женщине, достойной любви, огромная радость и нежность наполнила ее сердце. Но она не хотела ему этого показать.

Она взяла ребенка на руки и тотчас же уехала. Но на мгновение она была счастлива, может быть, очень коротко, на такое мгновение, в течение которого и цветет папоротник.

Надежду на короткую минуту счастья пережила и пани Халинка Турлей, когда, возвращаясь в начале июня из школы, она высчитывала, сколько дней осталось до конца учебного года, а также думала о том, что три дня назад испортился мотор в гидросистеме лесничества и она зайдет к Порвашу и спросит, можно ли выкупаться в его ванной со старой арматурой. К сожалению, ее надежда тотчас же рухнула. Уже издалека она увидела, что у Порваша окна широко открыты и толстая жена лесника Видлонга моет стекла, выставляя в сторону дороги свой широкий зад. Этот вид очень опечалил пани Халинку, она прошла мимо дома Порваша, а в лесничестве устроила мужу скандал за.то, что он и не думает чинить гидросистему. Ложась спать, она дважды повернула ключ в дверях своей комнаты.

О том, как художник Порваш вырастил ласточку, чтобы исполнилось его желание

В июне на озере гордо заколыхалась у берега белая яхта писателя Любиньского. На бортах было красной краской написано название: «Скиролавки». Сколько бы раз Любиньски ни плавал на яхте в далекие края, всегда люди были озадачены: не имя ли это какой-нибудь экзотической девушки. Это говорило о том, что его маленькая деревня в дальних краях была совершенно неизвестна.

У пристани на полуострове стояла и яхта доктора Негловича, сделанная из темного дерева, с кабиной, облицованной коричневой фанерой. Трудно сказать, которая была красивей — белая или темная, или которая была удобнее — доктора или писателя. Яхта доктора относилась, однако, к более быстроходным, что для многих имеет большое значение. И она никак не называлась, что тоже можно счесть важным, если бы кто-то захотел составить мнение о характере владельца.

В июне же, однажды днем, художник Порваш заметил, что кот живущих по соседству Галембков поймал на лету ласточку, которая чересчур низко слепила себе гнездо под карнизом крыши его дома. Потом, тоже на лету, кот схватил другую ласточку, и таким образом в гнезде под крышей остались четыре маленьких птенца. Рассерженный художник взял свое бельгийское ружье и хотел застрелить кота, но тот удрал через забор.

До вечера Порваш рисовал тростники у озера, не переставая думать о голодных птенцах. Под вечер он вышел из дому и убедился, что в гнезде остался только один; по-видимому, остальные от голода выпали из гнезда, и их тоже сожрал кот Галембков. Неизвестно, почему — может, со злости на кота, а может, просто из обыкновенной жалости — Порваш вынул из гнезда малюсенькую птичку, унес в свою мастерскую, положил в картонную коробочку с ватой и начал ловить мух на большом окне в мастерской. Птенец был почти голый, но его желтый клюв казался огромным и постоянно требующим мух, которых Порваш без передышки всовывал в него, как в раскрытый сундук. В этот вечер примерно тридцать насекомых дал ему Порваш, прежде чем, накрытый одеяльцем из ваты, маленький птенец заснул в коробочке.

Назавтра ранним утром Порваш вышел на дорогу и ждал, когда пойдет в школу пани Халинка. Он ведь не собирался беспрерывно заниматься ловлей мух, а с другой стороны, не способен был заморить птенца голодом или выкинуть его коту.

Пани Халинка дала ему такой совет: вместо того, чтобы тратить время на ловлю мух, ласточку можно кормить малюсенькими кусочками сырого мяса. Ясно, что у Порваша в доме не было ни кусочка мяса, поэтому сразу после уроков она принесла ему из лесничества мелко нарезанную свиную котлетку и вместе с Порвашем кормила малыша. Она делала это один день, другой, третий, почти каждый час выбегала из лесничества и спешила к художнику. Других проблем, кроме частого кормления птицы, у Порваша не было, потому что птенец был необычайно аккуратным, и, если хотел капнуть, то выставлял хвостик из коробочки и делал это на подоконник, где коробочка и стояла. Сначала подоконник вытирала Видлонгова, но потом она взбунтовалась и, к радости пани Халинки, вообще перестало приходить к Порвашу. С той поры пани Халинка сама вытирала подоконник, а птенец с каждым днем становился больше и сильнее.

О ласточке Порваша пани Халинка рассказала детям в школе, а те разнесли это по домам. Люди начали насмехаться над художником, что он ловит мух для ласточки, что он — птичья мама и тому подобное. Но старый Крыщак однажды им так это дело растолковал:

— Порваш хитер, как лис. Ведь если кто спасет жизнь ласточке и выпустит ее высоко в небо, а при этом загадает желание, то оно обязательно исполнится. Увидите, что художнику теперь будет везти, как никому другому.

И сразу же люди перестали насмехаться над Порвашем, а самые проворные стучались в его двери и спрашивали о здоровье ласточки, любопытствовали, когда же художник выпустит птичку в небеса, так как и им хотелось бы воспользоваться случаем и загадать какое-нибудь желание. Столько было таких визитов, что в конце концов художник никому двери не хотел открывать.

Однажды в магазине с ним заговорила завмаг Смугонева и спросила его ехидно, как женщины это умеют:

— Я слышала, что вы играете в маму, пане художник. Птенцов ласточки воспитываете, будто на вас кто-то повесил алименты.

— Это маленькая ласточка, сирота, — добродушно ответил Порваш.

— Вы бы собственных детей завели, пане художник, а не чужих растили, — сказала Смугонева, а другие женщины, которые что-то там в магазине покупали, радостно захихикали, как квакушки весной.

— А что мне за разница, свой или чужой? — буркнул художник. — Ласточки лучше, они не срут под себя, как младенцы. Из всех пород наша, человеческая, кажется мне самой гадкой. Ласточка еще не оперилась, еще пух на ней, а уже задницу выставляет из гнезда. А человек все свое детство гадит под себя. Говорю вам, что мерзкая наша человеческая порода, и если я какую-нибудь бабенку уговорю насовсем, то уже с готовым и подросшим ребенком, чтобы я ему не подтирал попку и пеленок не стирал.