Рыцарь темного солнца - Валерия Вербинина

– Потом я узнал, что это вовсе не юноша. Я проник в замок, чтобы убедиться, но меня схватили. Князь Август Яворский, здесь присутствующий, нанес мне тяжкое оскорбление, подняв на меня руку. Тогда я стерпел, ибо бог велел нам прощать, но решил, что все-таки отвечу ему тем же. И вот я здесь.

– Зачем ты убил Доброслава? – спросил князь Доминик.

– Я лишь поквитался с ним за ту стрелу, которую он всадил в меня в лесу. Ничего, кроме смерти, он не заслуживал.

– Какой негодяй, – потерянно повторял Август. – Боже, покарай его! Бедный Доброслав, упокой, господи, его душу, не было на всем свете слуги вернее его!

– Вы, рыцарь, удивительный человек, – с расстановкой проговорил пан Кондрат. – Большинство людей, обвиненных в преступлении, всячески изворачиваются и отрицают свою вину, а вы, напротив, словно гордитесь ею. Более того, вы, как я понял, по собственному почину явились сюда, хотя раньше отнюдь не торопились с признанием. Не кажется ли вам, что такое ваше поведение наводит на определенные размышления?

– Я не жалею ни о чем из того, что мне пришлось совершить в жизни, – спокойно ответил Боэмунд. – Что же до причин того, почему я поступил так, а не иначе… Думаю, князь Август подтвердит, что мне нечего терять. И князь Доминик тоже. Все они были там и видели то, что я так долго скрывал. А теперь – делайте со мной что хотите, мне все равно.

Пан Кондрат обернулся к князю Диковскому, и тот, наклонившись к нему, шепнул несколько слов на ухо. Пан Кондрат нахмурился.

– Ах, вот оно что… У меня больше нет вопросов.

– Сын мой, – вмешался епископ, – если ты говоришь правду, то грехи твои ужасны. Но если ты хочешь своей ложью обелить кого-то…

– Уж не твоего ли сынка Сильвестра? – иронически осведомился Боэмунд, после чего бедный Флориан разом утратил и степенность, и важность, и дар речи, и забормотал что-то совершенно невразумительное.

– Довольно, – резко произнес князь Доминик. – Все эти разговоры ни к чему не ведут. Панне Соболевской я дал слово, но тебе я никакого слова не давал.

– А я и не ждал от тебя ничего, – отозвался фон Мейссен и презрительно прибавил: – Шлюхин сын! Мне совершенно безразлично, что будет со мной, если ты до сих пор не понял. Если бы я сам не пришел сюда, вы бы никогда не заполучили меня. Я ни от чего не отрекаюсь и готов ответить за все, что совершил. Но судьей мне будет бог, а не ты.

– Ну, мы еще посмотрим, – вмешался пан Кондрат.

– Ты проник на землю князя без охранной грамоты, – тут же подключился епископ Флориан, – ты был схвачен в нашем замке как лазутчик и только что сознался в двух тягчайших преступлениях. Тебя будут судить по законам княжества и королевства… Уведите его.

Боэмунд, казалось, только и ждал последних слов. Он взял меч, переломил его о колено и швырнул обломки к ногам Доминика. Его окружили солдаты Петра из Познани, и притихшая, ошеломленная толпа смотрела, как уводят того, чье имя еще совсем недавно наводило на всех такой ужас.

Глава 15,

в которой один против всех и все против одного

Мадленка скрылась вскоре после того, как увели крестоносца. Чутье подсказывало ей, что среди монахов, уносивших Франтишека с поля, она может найти еще кого-то знакомого, и Мадленка отправилась на его поиски. Тело Франтишека лежало в шатре, воздвигнутом неподалеку от поля; около тела был только один монах, которого Мадленка не знала. Она спросила, где братья, что явились с ним. Монах кивнул головою в сторону деревни и продолжил читать молитвы. Подобрав юбку, Мадленка побежала в деревню. Монахов нигде не было видно. Зрители, разгоряченные происшедшим, возвращались с турнира, и Мадленка нырнула за кузницу Даниила, чтобы не попасться им на глаза. Неожиданно чья-то рука зажала ей рот, а другая оттащила назад, в щель между двумя поленницами.

– Тихо! – шепнул ей голос брата Киприана.

Мадленка только и могла, что коротко кивнуть. Толпа валила мимо кузницы, и до Мадленки доносились отдельные голоса:

– Однако жаркая сеча была!

– Да, и посмотреть не жалко.

– Экая духота: к дождю, верно!

– Не накликай, дурак!

– Как ты думаешь: будет дождь или не нет?

– Может, будет, а может, и нет: бес его знает.

– Так он что, крестоносец?

– Крестоносец, знамо дело!

– Пойдешь смотреть, как его казнить будут?

– А то! Думаешь, на кол посадят?

– Нехорошо, он же рыцарь все-таки.

– Ха! А в Белом замке вон не побоялись.

– Ну и где они теперь? А ведь их он порешил, голубчик.

– Нет, наверное, голову отрубят и концы в воду.

– Езус-Мария, не задавите! Куда прешь, рожа наглая?

– На себя посмотри, образина несчастная!

– Тьфу на тебя!

– А рыжая та что?

– Рыжая она рыжая и есть: не потемнеет!

– Ха-ха-ха!

– Судить будут, уж точно.

– Да какой суд!

– Ребенка потеряла, ребенка! Ой, батюшки! Не видели, люди добрые? Вот такого росточка…

– Могу сделать другого, коли захочешь.

– Ишь, чего вздумал! Да чтоб у тебя все отсохло и отвалилось, чтоб ты сдох без христианского погребения, чтоб тебя…

– Эка заладила, право слово…

Киприан из Кельна наконец отпустил Мадленку, и она повернулась к нему лицом. Второго монаха она вспомнила сразу же: он был в числе тех, кто с Боэмундом провожал ее от Мальборка до Каменок.

– Киприан! – вскрикнула Мадленка. – Что же теперь будет?

Хронист улыбнулся, глядя на нее.

– А ты, панна Магдалена, в платье лучше смотришься, чем в нашей одежде.

– Киприан! – Мадленка сердито топнула ногой. – Зачем ты пустил его сюда?

Киприан посерьезнел и вгляделся в нее.

– Зачем? Думаешь, я мог его удержать? Он не из тех, кто позволит другим навязывать свою волю, и мне казалось, тебе это должно быть хорошо известно.

– Но зачем, зачем он пришел? – застонала Мадленка, вцепившись в отчаянии в свои волосы и измяв красивую сетку. – Ведь его же убьют! О, боже мой!

Киприан прикусил верхнюю губу.

– Я давно его лечу, – сказал он коротко.

– Так ты знаешь… – жалобно пискнула Мадленка.

– Да. Он обречен, о чем и сам он знает. Бог запрещает лишать себя жизни самочинно, и брат Боэмунд, всем известно, искал смерти на поле боя, когда понял, что нет такой силы в мире, которая исцелила бы его. – Киприан слабо улыбнулся. – Он говорил мне, что хочет умереть как рыцарь и человек, а не околеть в струпьях, как собака. Но он слишком хороший воин, и никто не мог его победить. Поэтому, когда брат Боэмунд узнал от Ансбаха, что твой боец подкуплен, он сказал, что отправится сюда. И я не стал отговаривать его.

Мадленка шмыгнула носом. Разумеется, синеглазый думал прежде всего о себе, а не о ней. Или о ней тоже? Она ничего не могла понять.

– Его казнят? – спросила она обреченно.