Если я буду нужен - Елена Шумара

этого обошлось. Теперь он останется на моих условиях, и если снова начнет бузить…

– Мелкий!

– Да? – Он повернулся, и я вдруг понял, что на нем незнакомый шарф – широкий, теплый, с густой бахромой на концах. Сапожки тоже были новые, еще блестящие и без всяких заломов.

– Откуда у тебя… вещи?

– Заметил, да? Папка купил, он опять на заводе, зарплату зарабатывает, даже не пьет.

– А драться-то перестал?

– Давно-о-о! Спасибо вам с дяденькой Денисом, а то бы убил вконец.

– Ладно, Мелкий, – я сел рядом и взял его за подбородок, – оставайся… Тише, тише! Теперь у нас будут правила, и, если ты их нарушишь, уйдешь насовсем. Во-первых, слушаться меня с полуслова. Всегда. Во-вторых, Павла не трогать, что бы он ни сделал. И третье, самое главное. Если мы с Павлом в подсобке и я тебя не зову, сидишь здесь, как мышь под бревном. Не орешь, не гремишь, к нам не рвешься. Это ясно?

– Ясно, Зябличек! – с готовностью закивал он. – Когда ты с Павлом, вам не мешать. Все ясно, честное слово!

– Ну то-то же… жрать, небось, хочешь?

– А ты? – спросил он и вынул из кармана три дорогие конфеты. – Не думай, это не папка. У одной день рождения был, всем раздавали.

Я поставил воду кипятиться и сел на топчан. Мелкий же, выудив из ящика большую ложку, взялся за кашу. Солнечная полоса лежала теперь на его щеке, впалой и непривычно чистой. И вроде все было хорошо, но что-то грызло меня, как рейтузы из грубой шерсти. Да, Мелкий вернулся, но я не мог найти в нем своего Мелкого. Словно вещи, купленные не мной, отодвинули нас друг от друга. Словно он, гуляя сам по себе, взял и меня… разлюбил?

Платье матери очень шло – свободное, из тонкого габардина, оно гладило ей запястья и делало глубже ямочки над ключицами. Ткань купил я, в моем магазине, в подарок на Восьмое марта. Мать шила быстро и уже через пару дней отправилась в новом платье к Лосевым в гости. Вернее, отправились мы втроем – мать, Песочный и я.

Лия Лосева, маленькая, с глазами-изюминами и тихоньким голоском, напекла для нас пирогов – так много, словно узнала, что мы голодаем. Сам Лосев, широкий, краснолицый и веселый, долго тряс мою руку и приговаривал: «Вот Анна, вот молодец, какого парня вырастила!» Потом пригласил за стол, где все расселись под низко висящей лампой с тканевым абажуром, стали пить чай и хвалить Лиины пироги.

Дом у Лосевых был свой, в старом районе, где в мае цвели каштаны, а по осени в траве вырастали крепкие опята. Сейчас же я видел в окно лишь голые кусты и черный ствол уходящего вверх тополя. Сидели мы на первом этаже, в гостиной с обшитыми желтой вагонкой стенами. Всюду висели картины – странные, будто кто-то попросту набрызгал краской на холсты. Но мне они нравились, особенно одна, с кровавой кляксой в нижнем правом углу.

Говорили больше о работе. Лосев директорствовал в фирме, делающей приборы для врачей. Песочный, как оказалось, подрабатывал у него консультантом. Они спорили, горячились, но даже в этой горячности был глубокий внутренний покой, о котором я, их маленький гость, мог только мечтать. Мать и Лия подливали им чаю, шептались о чем-то своем, смеялись. А я ковырял кусок пирога с капустой и почему-то вспоминал Петра. Его полные книг шкафы, толстые папки «Дело», лежащие там и тут, рыжие трубы миллиметровки… Он тоже поил меня чаем, ссыпая заварку в кружки прямо из фабричной упаковки. Кормил колбасой и крупной, чуть недоваренной гречкой. В морозы, когда еле-еле топили, кутал в жилетку с искусственным мехом. Всегда, каждый год, до самой последней зимы…

– Лиечка, милая, я сделаю тебе манжеты за полдня!

– Правда? – светло улыбнулась Лия. – Спасибо! Только ужасно неловко…

– Что ты, – мать погладила ее по плечу, – мне это в радость. Идем, покажи свое платье.

Они извинились перед нами и пошли наверх, в спальню.

– Ну-с, – повернулся ко мне Лосев, – раз дамы нас бросили, поговорим о мужском?

– Давайте, – кивнул я и сунул в рот большой кусок пирога.

– Ты ешь, парень, ешь, но дядю Лосева слушай. Давным-давно, сорок моих килограммов назад, – он звонко похлопал себя по животу, – мы с Дениской и еще одним парнем, Кирюхой, решили дружить навсегда. Договор написали и кровью, как надо, скрепили. И что бы ты думал – дружили, дружим и будем дружить. Кирюха наш, правда, в область уехал, поближе к столичным харчам. Но не протух, молодец. Фирму открыл – крупный офис в области, а тут филиальчик. Меня директором, Дениску – в консультанты. Дениске бы тоже пост дал, да он от своей поликлиники никуда.

– Люди там, – хмыкнул Песочный, – я без людей не могу.

– Ну верно, верно, твоя стихия. Так вот, о Кирюхе. Ищет Кирюха стажера, студента толкового. Чтобы учился в областном и у Кирюхи попутно работал. А, как тебе мысль, парень? Ты, говорят, головастый!

Понимая, к чему он ведет, я все же сыграл дурачка:

– Ладно, пусть ищет, чего ж не искать…

– Но-но, – Лосев постучал пальцем по столу, – не дури. Знаешь же, о тебе речь.

– Так я не студент областной, дядя Лосев. Я просто толковый парень – здесь, в городе.

– Послушай, – Песочный чуть не опрокинул солонку, – знаю, не любишь ты этих разговоров, но… Как не учиться, Зяблик? Надо учиться, и поскорее. А тут такой шанс! Поступишь в вуз – поступишь, не сомневаюсь – с Кирюхой опыта наберешься…

– Да откуда вы знаете, что я Кирюхе вашему подойду?!

– Вот это уже разговор! – Лосев встал, открыл секретер и вытащил с полки синий бумажный конверт. – Держи-ка задания. Выполнишь, станет ясно, годишься ты нам или нет. Только не затягивай, ладно?

– Эту задачу решишь до завтра.

…блики в очках, тоненький «звяк» чайной ложки, куча окурков на блюдце…

– Но я не успею!

– Успеешь, или я дверь тебе не открою, причем никогда.

– Петр Николаевич!

…ветер рвется в незанавешенное окно…

– Прощай. А лучше иди-ка домой и подумай – до завтра.

Мать наверху засмеялась – легко, без крупинок, так, как смеялась еще до Хасса. Так, как смеялась только для нас двоих.

– Срок? – спросил я, и Лосев с Песочным победно переглянулись.

Мы вышли в подсвеченный фонарем двор. В окно я видел, как маленькая Лия с полотенцем через плечо составляет на поднос посуду. К ней подошел Лосев, и они обнялись – просто, без слов, как два засыпающих кота. Песочный крякнул: «Эх, хорошо!»,