Триумф стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

– Четыреста гиней и грошовая пуля, – съязвил Уэлсли, наблюдая за тем, как сержант снимает седло с убитого скакуна.

Впрочем, животное еще не умерло – конь дернулся и даже лягнул задней ногой, будто отгоняя слетевшихся на свежую кровь мух.

– Я возьму Диомеда, – добавил генерал и наклонился, чтобы помочь, и в этот момент над полем пронесся дикий, звериный крик – это батальон Харнесса устремился в штыковую атаку.

В крике, жутком и устрашающем вопле, выплеснулось, казалось, все: восторг, напряжение, страх, ярость и обещание смерти, беспощадной и жестокой. Шотландцы находили спрятавшихся под лафетами врагов, вытаскивали их и кололи штыками. Снова и снова.

– Ублюдок! – вопил какой-то горец, раз за разом погружая в жертву штык. – Черномазый нехристь! Погань! – Он пнул мертвеца ногой и еще раз воткнул клинок в исколотый, окровавленный живот.

Полковник Харнесс, зарубив пушкаря, вытер палаш о черную гриву собственного коня и, оглянувшись по сторонам, крикнул:

– Строиться! В шеренгу! Поживей, негодники!

Часть артиллеристов успела убежать от обезумевших шотландцев под прикрытие маратхской пехоты, передовая шеренга которой стояла не более чем в сотне шагов от того места, где шла резня. Наверное, подумал Шарп, им надо было не стоять, а атаковать. Пока горцы, охваченные жаждой мести, рубили бомбардиров, пехоте следовало выдвинуться вперед. Вместо этого ее командиры пассивно ожидали продолжения шотландского наступления. Справа пушки еще били по сипаям, но то была другая, отдельная битва, не имеющая отношения к кровавой свалке, из которой сержанты пытались вырвать своих людей. Они оттаскивали солдат от раненых, умирающих и мертвых и заталкивали в строй.

– Сэр, там еще остались живые пушкари! – крикнул Харнессу какой-то лейтенант.

– В строй! – проревел полковник, не обращая внимание на предупреждение лейтенанта. Сержанты и капралы загоняли людей в шеренгу. – Вперед! – скомандовал Харнесс.

– Пошевеливайтесь, сержант, – нетерпеливо, но беззлобно поторопил Шарпа Уэлсли. Шарп нахлобучил седло на спину Диомеда и наклонился, чтобы затянуть подпругу. – Ему не нравится, когда слишком туго, – заметил генерал.

Сержант застегнул подпругу, и Уэлсли, взяв у него поводья и не добавив больше ни слова, забрался в седло. Мундир его перепачкался кровью, но то была кровь убитой лошади.

– Отлично, Харнесс! – крикнул он шотландцу и тронул коня шпорами.

Шарп отвязал поводья от уздечки мертвого коня, вскарабкался на спину серого и последовал за генералом.

Три волынщика надули щеки. Судьба унесла их далеко от дома и бросила под палящее солнце, но и в Индию они принесли дикую музыку шотландских воинов. И теперь она звучала здесь. Безумие. 78-й вышел из-под огня с огромными потерями, пройденный путь был усеян телами убитых, умирающих и искалеченных, однако выжившие снова становились в строй, чтобы идти дальше, туда, где их ждала главная сила маратхского войска, его пехота. Горцы вытянулись двойной, ощетинившейся штыками шеренгой и двинулись на правый флаг неприятеля, где стояли три бригады Полмана. Высокие, почти гиганты, в черных медвежьих шапках, они выглядели ужасно, внушали ужас и были ужасны. Воины севера, солдаты суровой и жестокой земли, горцы наступали уверенно и молча. Маратхам они, должно быть, казались порождениями кошмара, столь же страшными и непобедимыми, как и боги, корчащиеся на стенах местных храмов. Но и маратхская пехота, застывшая плотными голубыми и желтыми рядами, имела собственную гордость. Ее солдаты представляли воинственные племена северной Индии, и сейчас они готовы были встретить неприятеля свинцовым градом пуль.

Силы были столь очевидно не равны, что Шарп не сомневался – первый же залп врага станет для горцев последним. Сам он пребывал в странном состоянии: голова гудела, в ушах все еще стоял звон канонады, а настроение колебалось от пьянящего восторга перед невиданной храбростью шотландцев до безумного ужаса от битвы. Услышав справа восторженные крики, он оглянулся и увидел, что мадрасские сипаи атакуют неприятельскую артиллерию. Канониры спасались бегством, а смельчаков и неповоротливых сипаи добивали штыками.

– Посмотрим, чего стоит их пехота, – стиснув зубы, процедил Уэлсли, и Шарп понял: пришло время истинного испытания, поскольку именно от пехоты зависит исход любого сражения.

Обычно пехоту презирают – у нее нет блеска и великолепия кавалерии, нет убийственной мощи канониров, но именно пехота выигрывает битвы. Разбейте вражескую пехоту, и кавалеристам с канонирами просто не за кого спрятаться.

Маратхи ждали врага с поднятыми мушкетами. Шотландцы шли в атаку молча. Девяносто шагов... восемьдесят... Офицер взмахнул саблей... Залп! Прозвучал он непривычно нестройно для уха Шарпа – может быть, потому, что маратхи стреляли не по команде, не все разом, а друг за другом, услышав выстрел соседа. Странно, но сержант даже не услышал свиста пуль. Он не сводил глаз с шотландцев и в момент залпа сжался от страха за них, однако ж – или ему только так показалось? – никто в шеренге не упал. Кое-кого пуля, конечно, настигла, по рядам как будто прошла зыбь, но 78-й, или то, что от него осталось, не сбился с шагу. Солдаты просто переступили через упавших, как будто ничего не случилось. Батальон продолжал наступать, и полковник Харнесс молчал. Почему они не стреляют?

– Промазали! – воскликнул восторженно Кэмпбелл. – Взяли слишком высоко!

– Вымуштрованы хорошо, стреляют плохо, – весело заметил Баркли.

Семьдесят шагов... шестьдесят... Один горец пошатнулся, отстал от строя и упал. Двое раненных картечью догнали товарищей и втиснулись в шеренгу.

– Стой! – скомандовал вдруг полковник Харнесс. – Товьсь!

Солдаты остановились, сдернули с плеч мушкеты с окровавленными штыками, и весь строй как будто развернулся на четверть вправо. Пороховой дым рассеялся, и маратхи увидели перед собой дула ружей и стоящую за ними ненависть. Короткой паузы хватило, чтобы враг понял – это смерть.

– Стрелять ниже, мерзавцы, ясно? С мазилами разберусь сам! – прорычал Харнесс и сделал глубокий вдох. – Огонь!

Горцы сделали все как надо: взяли пониже, и пули ударили в цель. Кому в живот, кому в бедро, кому в пах.

– А теперь – вперед! – крикнул Харнесс. – Порвем ублюдков!

Словно спущенные с цепи псы, шотландцы устремились на неприятеля, выставив вперед отведавшие крови штыки. Боевые крики их, пронзительные, нестройные, дикие, звучали жутким подобием столь же дикой и пронзительной музыки. Теперь они больше не были солдатами, а убийцами, жаждущими радостей резни, торжества бойни. И противник не стал ждать неминуемого, он просто повернулся и обратился в бегство.