Кронштадт - Евгений Войскунский

— Что? — Козырев засмеялся и вдруг, обняв Кобыльского, поцеловал в губы. — Будешь награжден орденом, боцман.

Он велит расстрелять мину.

Пулеметчик наводит черный ствол ДШК на уплывший вправо, прыгающий на волнах шар. Очередь простучала отчетливо. Ни черта. Мина уплывает. Длинная очередь — и громовой взрыв, столб воды и черного дыма.

— Одной смертью меньше, — говорит на мостике Козырев.

— Надо бы радоваться, — басит Волков, набивая табаком трубку, — но нету у меня радости. Как получилось, командир, что мина оказалась у борта? Что за организация службы у тебя на корабле?

— А вот я займусь сейчас организацией службы, товарищ комдив. Вахтенный командир! — повертывается Козырев к Толоконникову. — Что у вас делает сигнальщик на вахте? Стишки сочиняет?

Толоконников кидает недобрый взгляд на сигнальщика. Но гроза не успевает разразиться над головой Кости Плахоткина.

— Перископ! — кричит он с биноклем у глаз. — Правый борт двадцать!

Все взгляды обращаются в указанном направлении.

И вот она всплывает, долгожданная. Тонкий штришок перископа… Вырастает, выталкиваемая из глубины, черная рубка с потемневшим бортовым номером. Появляется черный корпус с помятым форштевнем. Бурлит и завивается белой пеной вода, выбрасываемая из цистерн главного балласта.

Главное оружие подводной лодки — скрытность, а потом уж торпеды и артиллерия.

Когда лодка капитан-лейтенанта Федора Толоконннкова, погрузившись на восточном Гогландском плесе, приступила к прорыву минных заграждений, люди в отсеках невольно понизили голос. Тихо было и в центральном посту. Только доносился из шестого отсека шелестящий гул электромоторов да сухо пощелкивал над столиком штурмана счетчик лага.

На путевой карте, что лежала перед штурманом Шляховым, прямая предварительной прокладки пролегла севернее Гогланда и дальше устремлялась на запад, прижимаясь к шхерам — россыпи мелких островков вдоль сильно изрезанного побережья Финляндии. Шляхов вел прокладку по счислению. Толоконников стоял у Шляхова за спиной и молча смотрел, как он работает. Сейчас многое зависело от остро заточенного кончика штурманского карандаша, не сбиться с курса, рекомендованного разведотделом, не сделать поворот раньше или позже, чем требовалось той же предварительной прокладкой. А штурман на лодке был молодой, переведенный с «малютки», на которой прошлой осенью совершил свой единственный поход. Толоконников Шляхова не знал, вернее, знал от командира той «малютки», что штурман он старательный, но «звезд с неба не хватает». «Что это значит? — спросил тогда Толоконников. — Он слаб в астрономическом определении?» — «Да нет, — засмеялся командир „малютки“, — я в переносном смысле».

Лодка была хорошо удифферентована и шла на ровном киле. Покойно лежали большие жилистые руки боцмана Жука на рукоятках контроллеров. Лишь изредка боцман легким движением чуть отжимал ручку влево или вправо — и незримая сила электричества выравнивала носовые или кормовые горизонтальные рули. Спокойствие рук Жука как бы передавалось приборам — не прыгали черные стрелки глубомеров, не дрожали серебристые стрелки аксиометров. В красной трубке дифферентометра воздушный пузырек стоял на нулевой отметке.

Около четырех часов утра лодку качнуло. Нет, боцман был тут ни при чем. Что-то металлическое царапнуло о корпус, и тотчас словно железной скребницей провели по левому борту от носа к корме с отвратительной неторопливостью.

— Минреп, — сказал Толоконников. — Передать по отсекам: докладывать о посторонних шумах в центральный.

Скрежет снова возник — теперь скребницей прошлись справа. Еще тише стало в отсеках. Где-то рядом, над головой, раскачивались на длинных тросах-минрепах, которые лодка задевала при движении, черные шары, начиненные смертью. Все было правильно. Лодка вошла в зону минных заграждений и, натыкаясь на минрепы, упрямо шла вперед. Медленно текли минуты.

Вдруг Шляхов повернул голову к Толоконникову. Лицо его, бледное, в капельках пота, выражало досаду.

— Просьба к вам, товарищ командир, — сказал он тихо, — не стойте у меня за спиной.

Толоконников насупился, сердито прищурился на штурмана: что еще за новости? Военком Чулков встал с разножки, на которой сидел, прислонясь к переборке радиорубки, взял Толоконникова за локоть, отвел от штурманского столика.

Скрежет сразу с обоих бортов. Будто кто-то за бортом, стремясь погубить лодку, ощупывал ее жадными железными пальцами.

Часа два спустя, когда первый минный барьер остался за кормой, Толоконников велел вестовому принести чаю в кают-компанию. С удовольствием разгрыз твердую галетину, отпил из стакана, сказал:

— Капитану Немо было легче: он видел, что делается под водой. А мы под водой как слепые.

Старший политрук Чулков пил чай быстрыми глотками. Голова у него была маленькая, с острой стриженой макушкой. Чулков сказал:

— Во времена капитана Немо на морях не ставили мин.

— Да, — сказал инженер-механик Чумовицкий густым басом, — фантазии у товарища Жюль Верна не хватило — предвидеть суп с клецками в Финском заливе.

Весь день шли под водой вдоль финских шхер, все более приближаясь к маяку Порккалан-Каллбода. Тут была северная кромка второй линии минных заграждений, и расчет заключался в том, чтобы проскочить в возможную узкость между этой кромкой и маяком.

Под вечер, в девятнадцатом часу, гидроакустик Малько, прослушивая горизонт, различил среди обычных звуков моря новый шум — будто очень далеко били в барабан. Малько чуть подвернул маховичок компенсатора, отстроился от помех. Звук не пропадал. Он был очень слабый, человек с обычным слухом мог бы его и не уловить. Но у Малько слух был серьезный.

Службу на этой лодке Коля Малько начал в сороковом году в должности строевого. Иначе говоря, был он вестовым, то есть необученным краснофлотцем, в обязанности которого входило обслуживание командиров в кают-компании — принести с камбуза еду, подать, унести, посуду помыть. В первый же свой выход в море Малько ужасно оплошал в подводном гальюне. Там вообще-то не просто: крутанешь или нажмешь не то, что нужно, — и струя сжатого воздуха выбросит все в тебя же. Так и получилось с Малько. Когда Коля, растерянный и испуганный, выскочил из гальюна, в центральном была минута общего веселья. Старшина группы трюмных Караваев, давясь смехом, помог Коле управиться с водой и воздухом. Добродушный и смешливый Коля не обижался, когда Караваев, обожавший военно-морскую травлю, принимался рассказывать об этом происшествии все с новыми и новыми подробностями. Не только не обижался Коля, но и сам похохатывал.

А в море, как только у Малько выдавался свободный час, он прилипал к окошку акустической рубки. И до того интересовала его гидроакустика, что старшина второй статьи Ружич стал ему объяснять, что к чему. Сразу выказал Коля свой выдающийся слух, изумивший Ружича. Осенью того же сорокового Ружич, уходя по демобилизации, доложил по начальству и в рапорте написал, что «подготовил вестового Малько к самостоятельному несению гидроакустической вахты на станции „Марс“ и рекомендую в штат, потому как он сильный слухач». Ну, конечно, не сразу сделался Малько штатным специалистом. Еще порядочно супников и бачков с кашей перетаскал с камбуза в кают-компанию. Комиссар Чулков серьезно отнесся к рекомендации Ружича — и добился в конце концов, чтоб Малько перевели из вестовых в ученики-гидроакустики.

В этот поход Малько впервые шел штатным специалистом.

Послушав еще с минуту, он решительно сказал в микрофон:

— В центральном! Слышу шум винтов. Пеленг двадцать.

Толоконников велел боцману подвсплыть и поднял перископ. Взявшись за рукоятки, медленно начал вращать массивное тело перископа. Его глаз у окуляра залил мягкий голубой свет дня. Ни черта не видел Толоконников, кроме серой воды и бледно-голубого неба. Если и шел транспорт, то где-то далеко. Да и не померещился ли молодому акустику шум винтов? Командир нажал кнопку, перископ ушел вниз. Федор Семенович шагнул к штурманскому столику:

— Место?

Острие карандаша указало место. Лодка приближалась к рейду Макилуото — островка, на котором стояла финская береговая батарея.

Все явственней стучал барабан в наушниках Малько, и он теперь точно знал, что это довольно крупный транспорт, стук у него с подвыванием. По количеству оборотов винтов он подсчитал скорость транспорта — получилось пятнадцать узлов.

Пеленг медленно смещался вправо. Что ж, возможно, в Хельсинки шел какой-то транспорт с юго-запада. Толоконников велел докладывать пеленги непрерывно и снова поднял перископ. Вскоре он увидел транспорт.

— Торпедные аппараты три и четыре приготовить к выстрелу, — сказал он негромко.