Страшен путь на Ошхамахо - М. Эльберд

— А где же достойный таубий Келеметов? Неужели срочные надобности позвали его в дорогу? И, кажется, вместе с овцами?

— Удавки он достоин, твой таубий! — заорал сераскир. — Ограбили и удрали! Даже котел увезли и баранов угнали!.. — дальше Алигот-паша начал изъясняться таким языком, какого не выдержал бы ни один пергамент. Можно только отметить, что словами он пользовался не только татарскими, но также турецкими, русскими, греческими и еврейскими.

Когда вспыльчивый паша выдохся, он с усталой укоризной обратился к Кубати:

— Ну, а ты куда смотрел?

— Можно подумать, что это я тут над вами стражник, а не вы надо мной, — Кубати искренне, как-то по-детски рассмеялся. — А руки у кого были связаны? И колодка на чьей ноге?

— Что жрать будем? — мрачно спросил паша.

— А что аллах пошлет, — беспечно откликнулся юноша.

Алигот усмехнулся. Этот парень все больше ему нравился Алигот сопротивлялся растущему в его душе чувству благорасположения, но ничего не мог с собой поделать. А ведь этот шайтаненок его ограбил! Что за напасть такая?

— Мы у аллаха не одни, — буркнул посерьезневший паша. — Только и дела Ему, — толстый указательный палец задран кверху, — выискивать по проклятым горшим трущобам обворованных путников и посылать им пропитание.

— Не наша с тобой забота, сиятельный, забивать себе голову такими неприятными раздумьями.

— А чья же?

— А пши Алигоко для чего? Не он ли устроил для сераскира эту прогулку в долину Шеджема?

— Он! Клянусь потрохами верблюда, это он затащил меня в эта… как там…

— Вот пускай он сам и думает. Все равно голова у него и так чешется. Коростой она покрыта. Чешется снаружи — пусть почешется изнутри.

— Вшиголовый! Гы-гы-ы! — злорадно расхохотался Алигот, впервые произнося вслух известное ему прозвище. — Пускай думает. Ты правильно говоришь. Пускай у него изнутри, гы-гы, почешется.

Солнце поднялось высоко и его лучи уже достигли дна узкого, но неглубокого ущелья Бедыка. Голодный паша стал терять терпение.

— Застряли там. Как два репья в ослиной шкуре. Панцирь все равно больше не появится. Раз не появился до сих пор, то нечего и ждать. Сидим тут…

Но вот всколыхнулись кусты на краю обрыва, и показался Шогенуков. Он сразу же стал спускаться к речке. Следом за ним — Зариф. На берегу они долго и жадно пили воду.

— О, сиятельн… — начал было Алигоко, но паша не дал ему говорить.

— Молчи. Ни слова. Сам вижу: панциря нет. И не будет. Припасов тоже у нас нет. Слава аллаху, лошадей нам еще оставили. Добряк Джабой!

— Ка-ак?! — завопил Шогенуков. — И этот сбежал? Ну я ему, жирному кабану, я ему… уж я ему клыки пообломаю! На пузе будет передо мной без штанов ползать! Всенародно!

— Уймись! — оборвал его паша. — Забылся! Все ты виноват! Ты один! Ну, об этом потом. Собирайтесь и едем без промедления. Хотя что собирать? По твоей милости, благородный и хитроумный пши, мы теперь и кусочка мяса не имеем. Подумай, что будем кушать в пути! Молчи! — он не дал князю вставить и словечко. — До полудня я еще могу потерпеть, а дальше…

К полудню перебрались вброд через Баксан там, где река растекалась по своей пойме (широкой в этом месте) несколькими мелководными рукавами. На том берегу, голом, безлесом, паслась отара овец. Шогенуков и Зариф даже спрашивать не стали, чей скот. Отбили десятка полтора голов и погнали вверх, к перевалу. Старик-чабан не осмелился возражать, а его лохматая собака, не такая сговорчивая, получила пистолетную пулю от князя.

По извилистой тропе, ползущей поперек то одного склона, то другого, ехали еще долго. Наконец остановились у одного веселого родничка, и Зариф наскоро зарезал и освежевал барана, разжег костер из той вязанки хвороста, что предусмотрительно везли с собой, и мгновенно изжарил легкие, печень и почки. Львиная доля досталась, естественно, сераскиру — совсем пропадал сиятельный от голода. Неплохо подкрепились и Зариф с Алигоко. Пленнику тоже немного досталось.

К вечеру достигли перевала. Здесь начиналась лесистая часть водораздела между Баксаном и Тызылом. Всадники спустились пониже и, свернув от набитой тропы в сторону, углубились в лесную чащу. Там и устроили стоянку. Теперь уже всерьез опасались нежелательной встречи — ведь вполне возможно, что небольшие дозорные отряды Кургоко Хатажукова рыщут сейчас по верхним (северным) пределам Большой Кабарды. Путешествие через недружелюбные адыгские земли тоже не сулит ничего хорошего. До безопасного правобережья Псыжа — того места, где река эта становится уже полноводной и течет с восхода на закат, надо было одолен, еще три или четыре дневных перехода.

Кубати проснулся, когда небо стало едва светлеть, а звезды уже потускнели и не мигали больше острыми своими лучиками. Кто-то, развязывая руки Кубати, прерывисто и хрипло дышал ему прямо в лицо.

— Тс-с-с! Лежи тихо, — прошептал еле слышный шепот. — Это я, Куанч.

— Хорошо, ладно, — чуть дыша и боясь рассмеяться, ответил Кубати. — А Канболет где?

— Молчи. Потом. А что, что у тебя на ноге?

Вдруг громко шикнула цепь. Зариф, лежавший рядом, вскочил, как конь, обожженный ударом хлыста: опытный хищник всегда просыпается мгновенно и с ясной головой. Правда, не всегда с глупейшими вопросами в голове, как это было в случае с Зарифом.

— Эй! Ты зачем так делаешь? Кто тебя просил?! — ревел громила-уорк, сгребая в охапку и подминая под себя худенького Куанча.

Куанч издал вопль отчаяния и боли, но все же изловчился вытащить пистолет из-за пояса Зарифа и нажать на спуск. Повернуть руку, как надо, он не смог и пуля ушла в землю. От криков и грохота выстрела повскакивали насмерть перепуганные сераскир и князь. Они еще раздумывали, стоит ли броситься на помощь Зарифу или это им дороже обойдется, но тот успел обойтись собственными медвежьими силами. Видя, что Кубати сейчас подкатится к нему и лягнет ногой в колодке, а руки — страшные его руки — вот-вот освободятся от ремней, Зариф оглушил неожиданного гостя ударом кулака по голове и, не мешкая, навалился на Кубати. Довольно урча от сладостного упоения дракой, он в два счета скрутил парню руки, а заодно и ноги. После, уже не торопясь, он спеленал и бесчувственного Куанча.

— У такого волкодава, как Зариф, — уорк гордо стукнул себя кулаком в грудь, — ни один ягненок не пропадет! Клянусь вот этим желе…

— Прикуси язык, волкодав, — зашипел Алигот-паша. — Сколько ты шуму наделал! Только и умеешь бахвалиться. Забыл, как у такого пса, как ты, не ягненок, а сераскир Алигот-паша все равно что пропал! Еще и пасть раскрывает, шайтаном ушибленный! Меня и убить могли у тебя на глазах. Уж ты бы нисколько не помешал, помет ослиный! — паша разошелся не на шутку. — После ты еще мне ответишь и за потерянные камни, и за унижение, и за все беспокойства…