Ассасин - Симона Вилар

При последних словах евнуха стоявшая в стороне Адиба не смогла подавить невольный вздох, и Джоанна поняла, что рыжая сарацинка как раз из этих неудачниц, обойденных милостью. А такие обычно таят в душе обиду. Но Джоанне опасно было злить женщину, догадывающуюся о ее беременности, и англичанка даже улыбнулась ей, когда протягивала стакан для шербета.

– Насколько родовиты девушки из гарема? – спросила Джоанна, отхлебывая легкий сладкий напиток.

Фазиль засмеялся.

– Это у вас, христиан, принято считаться со знатностью рода. Но для наших именитых мужчин необязательно, чтобы красавица была высокородной, хотя и желательно. Но в любом случае в гареме достаточно женщин из именитых семей. Такие наложницы получают высокий статус благодаря родственным связям, но если они не приглянулись господину, он может годами не встречаться с ними.

– А кто сейчас жена аль-Адиля? То есть жены. Я слышала, что их может быть четыре.

– Да, так положено по законам шариата. До того же, как пророк Мухаммад обучил правоверных мудрости Аллаха, мужчина мог иметь сколько угодно жен. Теперь же не более четырех, хотя число наложниц не оговаривается. Однако мне странно, что вы, приехав как избранница благородного аль-Адиля, говорите об этом так спокойно, хотя я слышал, что христианки гневаются, узнав о подобном. – Фазиль с интересом поглядел на молодую женщину. – Поэтому, чтобы в семейной жизни не было недоразумений, иноверок заставляют перейти в ислам. Но ведь вы не намерены этому следовать? И я должен вас предупредить: дитя, какое вы родите благородному эмиру, непременно сделают мусульманином. Иначе невозможно!

«Знал ли о подобном Ричард, когда сватал Пиону?» – ужаснулась Джоанна.

Но она ушла от обсуждения разговора о вероисповедании наследников, опять спросив о женах аль-Адиля. Обычное любопытство, но евнух с готовностью стал пояснять: у брата великого султана сейчас только две жены. Было три, но старшая его супруга, дивная красавица из Дамаска, умерла в родах, подарив аль-Адилю его первенца Камиля. Другая жена аль-Адиля очень высокородна, она дочь Килич Арслана, султана Конийского, но она принесла супругу одних дочерей, а положение женщины особо упрочивается, если она родит сына. Так было с пленницей из Австрии, рожавшей аль-Адилю только сыновей, он очень их любит, поэтому, в благодарность возлюбленной, сделал ее законной супругой. Но лишь самая любимая жена может получить титул, почти равный титулу повелителя, и стать госпожой всего гарема.

– И клянусь священной Каабой [56], именно эта судьба ждет вас, благородная дама, – просиял улыбкой Фазиль. – Когда же вы поймете, насколько вам необходимо принять ислам…

– Вы становитесь назойливым, Фазиль, – нахмурившись, перебила его Джоанна. – К тому же аль-Адиль рассказывал мне, что в гареме султана Саладина есть христианка, отказавшаяся изменить вере в Христа. Это Мария, дочь Раймунда Триполийского.

– Да, есть такая, – медленно кивнув, подтвердил Фазиль. – О, она бы многого достигла, ибо Саладин очень почитал ее отца. Но то время прошло, и Мария, то есть Мариам, как ее называют, ныне не в милости. Саладин держит эту женщину при себе только из великодушия.

– Она стала служанкой?

– Нет, – после минутного раздумья ответил Фазиль и отхлебнул шербета. – Она просто предана забвению. Однако Саладин порой пользуется ее советами, когда интересуется обычаями христиан, а иногда она даже служит толмачом. И ныне она здесь, в Иерусалиме, в старом дворце иерусалимских королей на горе Мориа, или Храмовой горе, как ее называли христиане. Наш повелитель султан – да будет он благословен! – непритязателен и равнодушен к роскоши, поэтому его резиденция в Эль-Кудс куда скромнее, чем дворец царя Давида, который он уступил своему любимому брату Адилю. Зато там, в старом дворце, султан находится подле великих мусульманских святынь – мечети Аль-Аска и мечети Купола Скалы, столь прекрасной, что эти невежественные тамплиеры приняли ее за храм самого царя Соломона и устроили там свое пристанище…

Тут евнух осекся, вспомнив, что госпожа гневается, когда он непочтительно отзывается о ее единоверцах. Но Джоанна спросила вполне миролюбиво:

– Так как же Мариам Триполийская? Она там? Во дворце Саладина?

– Да, она там, как и некоторые из женщин султанского гарема. Мариам – христианка и умолила своего повелителя привезти ее в Эль-Кудс, где она может молиться в пустой гробнице пророка Исы.

– Я бы хотела с ней встретиться! – решительно произнесла Джоанна.

Но евнух только замахал руками. Нет, это невозможно. Ведь сеньора Джованна родственница Ричарда Плантагенета, о ее присутствии в Иерусалиме никто не должен знать.

Но Джоанна настаивала. Кто знает, возможно, однажды ей пригодится помощь христианки Мариам. Поэтому она сняла с руки перстень с карбункулом, подарок аль-Адиля, и с улыбкой протянула его евнуху. Тот промолчал, покосился на Адибу и отрицательно покачал головой.

Но именно к этой женщине обратилась после его ухода англичанка.

– Надеюсь, этот перстень пригодится тебе, Адибахатун. Ты слышала мою просьбу, и ты достаточно хорошо знаешь язык франков, чтобы понять ее.

Она уронила перстень к ногам женщины и, пока та мялась, не решаясь его поднять, неспешно удалилась в опочивальню.

Адиба все же взяла перстень, но в последующие дни ни словом не обмолвилась, что выполнит просьбу госпожи. Ну и пусть. В любом случае Джоанне следовало расположить к себе женщину.

Пока же Джоанна проводила дни в гареме и гадала, что ныне происходит в стане крестоносцев. Ее армянки имели право покидать дворец Давида, и Джоанна не упускала возможности послать то одну из них, то другую узнать, какие вести в Иерусалиме. Джоанна считала дни, гадая, стало ли уже известно о том, что происходит у крестоносцев, узнали ли они о подмене Иоанны Плантагенет?

Состоялся ли совет войска? Как отреагировал на происшедшее Ричард?

Она молилась у распятия, а ее мусульманские прислужницы, едва раздавался крик муэдзина, накрывались вуалями и били поклоны, совершая намаз. В эти минуты все они становились на редкость серьезными, но едва молитва заканчивалась, как женщины опять щебетали, окружали госпожу, танцевали перед ней, умащивали ее благовониями, украшали и наряжали, пели для нее, играли на флейтах или ребабе [57]. Джоанна попросила и ее научить пользоваться этим инструментом и, освоив игру, однажды, удерживая ребаб на коленях и выводя мелодию смычком, запела:

Полна я любви молодой,Радостна и молода я,И счастлив мой друг дорогой,Сердцу его дорога я —Я, никакая другая!

Ее рука со смычком упала, глаза затуманились. Некогда она пела эту песню для своего загадочного любовника Мартина. О, где он сейчас? Кто он? Госпитальер ли, взявшийся помочь евреям, как сам уверял? Лазутчик ли султана, как решил ее брат? Если последнее верно, то и он может оказаться в Иерусалиме. О, если бы он узнал, что Джоанна тут! Если бы пришел и спас ее! И тогда бы она ему призналась, что носит под сердцем его дитя. После этого Мартин никогда бы не оставил ее, какие бы преграды ни стояли у них на пути. Ведь было в их отношениях нечто такое, что заставляло молодую женщину верить – она любима этим странным таинственным воином. И Джоанна размечталась, не обращая внимания на показывающих ей новые ткани и украшения служанок.