Кувыр-коллегия - Владимир Андриенко

— Да зачем сие? — спросил генерал. — Ведь герцог Бирон регент при малолетнем императоре Иване. А принц Антон отец Ивана. Нельзя им нынче ссориться.

— И я так думаю. Но сии немцы, что пауки в банке, ваше превосходительство.

Ушаков задумался. Будущее было непонятным. Сам Андрей Иванович привык, по-своему, честно выполнять свои обязанности и устои власти государственной охранял. Но вот теперь стало непонятно что есть сия власть, а что враждебно сей власти.

Бирон регент империи и правитель России. Но и принц Антон лицо не последнее. И вице-канцлер Остерман.

— Ты меня слушай, Ваня, — обратился Ушаков к Топильскому. — Мы с тобой разбираться в интригах и коньюктурах придворных не станем. Что будет далее одному богу известно.

— Одно могу сказать, Андрей Иваныч, Бирону долго не усидеть.

— Тихо. И здесь уши Либмана и герцога есть. Али на дыбу захотел?

— На кой мне дыба.

— Вот и помалкивай более, Ваня. А людей, особливо офицеров, что за принцессу Елизавету стоят трогать не стоит.

— Отпускать? — спросил Топильский.

— Не отпускать сразу. Коли "слово и дело" кричали то заарестовывать сих людишек стоит. Но затем выпускать их по-тихому, али давать бежать. Вон недавно сержанта семеновского пола Петьку Шувалова взяли. А он ведь при дворе Елизаветы трется. А коли она завтра императрицей станет? Сей сержант в генерала превратиться, али в обер-камергера. Вот и кумекай.

— Пережить бы все сие. Устал я от сего, Андрей Иваныч.

— Что делать, Ваня. Время такое…..

Год 1740, октябрь, 21 дня. Санкт-Петербург. В доме у Либмана.

Пьетро Мира и Кульковский пришли в дом банкира уже под вечер. Рожи у них были побитые и несло от них перегаром изрядно. Банкир поморщился и прикрыл нос платком надушенным.

— Ох, и несет от вас.

— Дак задание у нас было такое, пить и гулять, — проговорил Кульковский.

— Русские удивительный народ, — Мира потер подбитый глаз. — Мне никогда их не понять.

— Вы все сделали как надобно? — спросил Либман.

— Да, — ответил Кульковский. — И люди твои, банкир, работают хорошо. Принца Антона скоро станут ругать по всему Петербургу.

— Но и герцога любить больше не станут, — честно признался Мира. — Бирона ругают и обвиняют во всех грехах. Русским надобен тот, кто все всем виноват будет. И они нашли такого человека — Бирона. Принц Антон совсем не того пошиба фигура, Лейба. Он слишком ничтожен. Ему ли тягаться с герцогом Бироном?

— Это ничего, — спокойно сказал Либман. — Русских, иногда, не трудно обмануть. Главное чтобы принца Антона ненавидели больше чем Бирона. Народ в России такой что….

Банкир махнул рукой и замолчал. Он хорошо понимал, что Бирон в России не популярен и популярности ему в ближайшее время не достичь ни чем, даже если он все свои средства раздаст нищим. И здесь можно было всего лишь найти того, кого стали бы ненавидеть больше герцога. На эту роль подходил принц Антон Брауншвейгский. Да сей молодой принц — ничтожество. Но кто кроме него? Остерман слишком хитер. Такого просто так не подставишь. Миних — фельдмаршал и военный. Его не сделаешь "козлом отпущения", как говорят эти русские. Рейнгольд Левенвольде — не слишком большая фигура. С Бироном его не сравнить.

Если бы немецкая партия при дворе была едина и сплочена! Тогда можно было бы перейти к более решительным действиям. Но Остерман и Миних враги Бирону. Только и думают, как сожрать один другого. Дураки! А еще называют себя умными и просвещенными немцами.

Принцесса Анна Леопольдовна также дура набитая. Требует вызвать в Петербург своего любовника графа Линара. Большей ей ничего не надобно. Она слишком ленива дабы править государством. Ей было лень даже причесаться по утрам и одеться. Служанок с юбками, платьями и чулками она гнала прочь и требовала вина и закусок разных, которые поглощала совместно со своей подругой. Она иногда до вечера шаталась по своим покоям в халате.

Покойная императрица была права. Она предвидела все это. Либман тяжело вздохнул.

— Вам стоит продолжать делать то, что вы делали, господа, — сказал банкир Кульковскому и Мире.

— Но я бы хотел заняться…., - начал Мира.

— Нет, Пьетро, — прервал его Либман. — Пока ты станешь делать то, что я говорю. А ты, Кульковский, говорят, продал свой дом в Петербурге?

— Да, — согласился Кульковский. — Может быть, скоро придет такое время, когда мне лучше быть подалее от Петербурга. Ведь все шуты нашей кувыр коллегии разбегаются. Вчера уехали Квасник с Бужениновой. И как уехали. С шиком. В собственной карете с гербами. В паспортах у них имена князя и княгини Голицыных. В Москву поехали. Говорят Буженинова даже имение присмотрела в Подмосковье. Станут жить барами. Балакирев также уехал. Юшкова в Москву подалась. И также в собственной карете и со слугами. Богатая барыня.

— Я тебя не осуждаю, Кульковский. Может быть, и мне скоро придется вернуться в Митаву.

— Если дадут, — проговорил Кульковский.

— Я всегда сумею уехать. Я ведь не герцог и не граф. Я банкир и у меня связи по всей Европе. И при любом государе меня отпустят из России. Тронуть финансиста дело не простое. Его легче отпустить восвояси….

Год 1740, октябрь, 22 дня. Санкт-Петербург. В доме у Елизаветы Петровны.

Цесаревна Елизавета Петровна была уже не та, что десять лет назад. Уже тогда она могла получить корону государства Российского, если бы захотела. Но ей лень было бороться за власть, и она гуляла со своими любовниками не приближаясь к власти.

Елизавета сумела понять за десятилетие царствования Анны Ивановны, что самое её рождение не позволит ей остаться в стороне от дел престольных. Почтенная тетушка Анна весьма желала упечь её в монастырь. А чего ждать от Анны Леопольдовны и от Бирона? Рано или поздно они примутся за неё, ибо видят в ней угрозу. Она дочь Петра Великого и сим все сказано!

Жано Листок требовал быстрых действий и постоянно торопил принцессу.

— Ваше высочество, вы уже упустили время однажды. Не повторяйте ошибок.

— И что ты советуешь? — Елизавета посмотрела на своего медика.

— Вам надобно на трон российский садиться. Вот что я вас скажу! Чего время тянуть? А то не дай бог поздно будет.

— Нет, — вскричал Петр Шувалов. — Пока действовать рано. Немцы сильны при дворе. И Бирон все-таки регент по слову умершей государыни. Гвардия бурлит, но к перевороту она не готова. Рисковать нельзя.

— Сама о том знаю, — сказала Елизавета. — А ты, Жано, не торопись. Еще рано начинать. Пусть немцы между собой грызуться. Им пока не до нас. Пусть Остерман сам Бирона сбросит. Нам то на руку.

— Все вы разговоры опасные ведете, — проговорил Алексей Разумовский. — Про тайную канцелярию забыли?

— А ты не трясись, Алеша, — ответила ему Елизавета. — Здесь все люди мне верные. Но надобно мне еще в число моих сторонников некую персону привлечь.

— Какую, ваше высочество? — спросил Жано Листок.

— Алексея Бестужева-Рюмина….

Год 1740, октябрь, 22 дня. Санкт-Петербург. Тайная розыскных дел канцелярия.

Генерал Андрей Ушаков совершенно случайно в сей день раскрыл заговор против герцога Бирона. В пыточную его людишки притащили капитана гвардии семеновского полка Егорова Андрюшку. Тот прямо на улица облаял герцога Бирона матерно и заявил нагло, что де герцогу токмо хвосты лошадям в манеже крутить, а не править империей. Тут его сердешного по "слову и делу" и скрутили.

Ушаков велел вздернуть капитана на дыбу и палачи быстро его разоблачили и ловко просунули ноги и руки в петли. И повис сердешный говорливый гвардеец между бревнами.

Генерал начал с ним говорить мягко:

— Ты сейчас просто так висишь, мил человек. А коли прикажу, так мои палачи блоки подернут, и ты растянешься и кожа твоя в натяжение придет. Смекаешь?

Капитан угрюмо молчал.

— А когда растянут тебя, то и кнут станет с тебя кожу лоскутами рвать. Того не каждый мужик выдержит. А ты, капитан, жидковат. Потому говори мне всю правду с поспешанием.

— Про что ты говоришь? — спросил Егоров Ушакова. — О какой правде? Про то как России на шею Бирона усадили?

— Вот и запел наш петушок. Стало быть, ты не доволен тем, что регентом стал герцог Бирон?

— А кто сим доволен? — огрызнулся капитан. — Царица кобеля своего нам посадила. Нам россиянам на горе.

— А ты, человече, назови недовольных поименно. Кто вместе с тобой заговор противу герцога Бирона готовил? — спросил Ушаков. — Кто слова злонамеренные говорил? Сказывай!

— Не стану я тебе ничего сказывать, дядя.

— Станешь, мил человек, — спокойно произнес Ушаков. — Со мной все говорят. Это они токмо поначалу запираются, а потом говорят. Эй! Петька! Натягивай помалу. Да смотри дабы сей гусь не обомлел сразу.

— Мы дело знаем, — пробормотал плачь, и взялся за блок. Тот заскрипел и Егоров застонал.