Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург - Елена Толстая

Очевидно, одним из первых они обратились к Цетлину — ведь просить денег у Земгора они отправились уже вместе с ним: Вера Бунина пишет 4/17 апреля 1920 года:

Вчера Мих. Ос. (Цетлин. — М.Г.), Толстой и Ян были вечером у Львова <…> Говорили об издательстве. <…> С маленькими деньгами начинать не имеет смысла. В Берлине затевается книгоиздательство, основной капитал 8 000 000 марок. Они хотят приготовить русские книги для будущей России. <…> Ян возражал, говоря, что можно и здесь устроить книгоизд[ательство], т. к. здесь можно собрать хороший букет из современ[ных] писателей. <…> Редакторами намечаются Ян, Толстой и Мих. Ос. (Бунины-2: 9).

Но уже через два дня Цетлин передумал. 6/19 апреля Вера записывает:

Вчера, очень волнуясь, Мих. Ос. сказал Яну, что он окончательно пришел к заключению, что не может принимать участие в книгоиздательстве. <…> М.С. <…> сказала мне, что причина Толстой. Но более подробно она ничего не объяснила. После того мы решили пойти к Толстому на новую квартиру. <…> Ал. Ник. спал, но скоро проснулся. Мы рассказали об отказе М. Ос., он объяснил это тем, что Мих. Ос. испугался того, что слышал о немецком книгоиздательстве (Там же 2: 10).

Итак, дело было не в деньгах. Выходит, что у него уже в начале 1920 года отнюдь не было полного взаимопонимания с главной движущей силой всех парижских литературных затей — Цетлиными. Бунин вспоминал впоследствии: «И книгоиздательство мы вскоре основали, и оно было тоже немалым материальным подспорьем не только нам с Толстым» (Бунин 1990: 307). Это правда, хотя не вся — действительно, кооперативное издательство «Русская земля» возникло в том же 1920 году на полиграфической базе Союза городов, частично оно им же и финансировалось. Возглавил издательский комитет Полнер, как мы помним, руководивший печатью Земгора. Входил в него и Бунин. Однако самое интересное для нас то, что Толстого в комитет не включили. Некоторым подспорьем ему издательство все же было — два переиздания его книг «Русская земля» выпустила: он был пайщиком, а издательство ставило целью выпуск произведений современных русских писателей в эмиграции, причем пайщиков в первую очередь. Здесь же в конце концов вышел и единственный том серии «Русские писатели» под редакцией Бунина — все, что осталось от первоначального шеститомного проекта.

Вернемся к весне 1920 года, внезапному закрытию «Грядущей России». Мы вправе заподозрить, что одной из причин закрытия этого журнала, где Толстой, сравнительно более консервативно и национально ориентированный, мог полновластно делать литературную политику, могло стать то же неодобрение Цетлиных, людей правоэсеровского лагеря, что стояло за отказом включить Толстого в их издательский проект. Очевидно, сыграла роль и позиция Бунина: вспомним, что его сразу же позвали делать «Грядущую Россию», но он отказался, утверждая, что журнал редактируется непрофессионально.

Пришедший в конце того же 1920 года на смену «Грядущей России» журнал «Современные записки» уже полностью контролировался правоэсеровской редакцией и печатался в типографии Земгора, руководимой тем же Полнером (который сразу же стал публиковать там свои воспоминания о Льве Толстом).

Отлучение?

Итак, весной 1920 года Толстой не пришелся по вкусу тем общественным силам, которые стремились возглавить самые крупные эмигрантские литературные начинания. Он изгнан с редакторских постов, то есть лишен престижного статуса и постоянных, хотя и небольших денег, и отныне зависит только от публикаций. Публиковаться, однако, негде, «Хождение по мукам» повисло в воздухе: публикация романа возобновится только через полгода, в ноябре 1920 года (уже в «Современных записках»). Остаются только газетные заработки, но и здесь возможности ограничены: вспомним, что свои впечатления о Гражданской войне Толстой уже распубликовал в 1919 году, а сейчас внимание публики приковано к замечательным очеркам Бунина (будущие «Окаянные дни») и прекрасно написанным политическим очеркам только что приехавшего Куприна (и те и другие — в «Общем деле»). Поэтому Толстому в 1920 году остается публиковаться в «Последних новостях», и он вынужден печатать тут рецензии — литературные и даже театральные (в Берлине в 1922 году он соберет из этих последних статью «Голубой плащ» и напечатает ее у себя в литературном приложении к газете «Накануне»). Несколько тогдашних его художественных рецензий — на выставку Судейкина, на книгу «Расея» Бориса Григорьева — появилось в парижском журнале «Жар-птица» — издании по преимуществу художественном. Весной 1920 года положение семьи пошатнулось. Шитье Натальи Васильевны на эмигрантских заказчиц (она выучилась шить еще в Одессе) было порой единственным источником заработка[193]. Толстой от безденежья даже выступал чтецом на детских утренниках. В хронике русского зарубежья указывается, что он читал на утреннике детям «Сказку о рыбаке и рыбке»! Зашла речь о самоубийстве. Пасынок Толстого Федор Федорович (Фефа) Волькенштейн, верно и точно запомнивший эмигрантские впечатления, писал: «…Денег на жизнь не хватало. Отчим ходил мрачный. Не было никаких перспектив выбраться из нищеты. И в припадке отчаяния он даже подумывал о самоубийстве» (Крандиевский 1981: 163)[194].

Таким образом, наш герой из руководителей литературной эмиграции в одночасье был превращен в литературного пролетария; наверное, в этом унижении и лежит источник той мстительной веселости, с которыми он расставался с литературным парижским истеблишментом, карнавального взимания денег и даже вещей якобы в долг.

Мотивы ревности и обиды звучат и в воспоминаниях Дон Аминадо, в тех местах, где упоминается все та же группа парижских литературных лидеров. В ее руки перешла и газета «Последние новости», где ранее печатался поэт, и он оказался в ситуации, сходной с толстовской:

Первый номер [Последних новостей] вышел 27-го апреля 1920-го года. Просуществовала газета двадцать лет с лишним, первого издателя разорила, первого редактора не прославила, а в истории русской эмиграции сыграла роль огромную и выдающуюся <…>

А ровно через год, после долгих переговоров, колебаний и убеждений, незадачливые любители издательского искусства с огорченным достоинством удалились под сень струй, и на площадь Палэ-Бурбон приехал П. Н. Милюков[195] со всем своим генеральным штабом.

Осведомительный нейтралитет был немедленно сдан в архив, газета получила определенный облик, а то совсем пустячные обстоятельство, что сразу установленное республиканско-демократическое направление настроениям и вкусам большинства зарубежной массы далеко не соответствовало, нисколько нового редактора не смутило.