История русской армии - Антон Антонович Керсновский

два знамени, два орудия. В Вильне – 14 тыс. живых и полуживых пленных и 140 орудий (артиллерийский резерв Наполеона), в Ковне – 5 тыс. пленных, 21 орудие и т. д. В числе спасшихся 20 тыс. было свыше 2500 офицеров, остальные еще являлись старыми ветеранами, не пожелавшими сдаться либо отстать по дороге. Этим был сохранен кадр для формирования новой армии. Небольшое количество захваченных в Отечественную войну знамен объясняется тем, что при выступлении из Смоленска громадное большинство полковых командиров распорядилось их сжечь.

Остатки того, что еще так недавно именовалось Великой Армией, бежали на Вильну, устилая дорогу трупами умиравших от болезней, холода и истощения. 23 ноября Наполеон покинул эти жалкие толпы, сдав начальство над ними Мюрату. 29 ноября русские овладели Вильной, 2 декабря Ковной.

Ни одного вооруженного врага не оставалось на русской земле…

Из 380 тыс. французов, вторгнувшихся в Россию к северу от Припяти, пять месяцев спустя перешло обратно границу около 20 тыс.{197} (из коих не свыше 1000 при оружии). Из 1400 орудий вывезено 9… История не знает более жестокой катастрофы.

* * *

«Войну 1812 года мы вели за чуждые нам интересы», – пишет автор «России и Европы» Н. Я. Данилевский, – «Война эта была величайшею дипломатическою ошибкой, превращенной русским народом в великое народное торжество». Совершив капитальную ошибку своего царствования – разрыв с Наполеоном – Император Александр в дальнейшем действовал безупречно. Он отстоял честь и достоинство России – и в тот великий Двенадцатый год оказался воистину Благословенным.

Это свое имя Благословенного Александр I мог бы сохранить и в сердцах грядущих поколений, если бы возвысился душой до награждения своего верного народа за совершенный им необыкновенный подвиг. Он этого не сделал и имя Благословенного за ним не удержалось… Реформа 1861 года опоздала на полстолетия – промежуток между ней и нашествием 1914 года, нашествием, породившим катастрофу 1917-го, оказался слишком невеликим для воспитания сыновей рабов. И если бы тот рождественский манифест, провозгласив освобождение России от «двадесяти язык», возвестил освобождение от рабства двадцати пяти миллионов верных сынов России, то Вифлеемская звезда засияла бы над ликующей страной. В том великом нравственном подъеме наша Родина обрела бы неисчерпаемые силы для преодоления всех грядущих невзгод и лжеучений… Но Бог судил иначе.

Война эта была войной народной. Вооруженные народы Европы столкнулись здесь с вооруженным русским народом. Главный интерес этого столкновения в том, что здесь на русской стороне оказались все выгоды, на французской же все невыгоды системы «полчищ».

С русской стороны мы видим в Отечественную войну сочетание двух элементов: сравнительно небольшой постоянной армии – армии профессионалов и вооруженного народа (партизаны и ополчение), опирающегося на эту армию. Иными словами, в 1812 году русские стихийно осуществили то, до чего немецкий ум (в лице генерала фон Зекта) додумался лишь сто с лишним лет спустя. И в этом отношении – как вообще во всех решительно отраслях военного дела – мы, Русские, идем далеко впереди… Если бы мы смогли сознать всю мощь нашего военного гения!

Профессиональная армия и вооружившийся народ блестяще поделили между собой работу, как бы дополняя друг друга. Однако главное значение имела, конечно, армия. Предположим, что в Бородинском сражении Наполеону удалось уничтожить русскую армию. Государь остался бы и тогда непреклонен, Москва была бы сожжена, народное восстание вспыхнуло бы и в этом случае. Но никого не было бы в Тарутинском лагере и некому было бы заступить завоевателю дороги при Малоярославце… Наполеон смог бы расположить свою армию на зимние квартиры где-нибудь в Калужской либо Орловской губернии (терпя, разумеется, большой ущерб от партизан) – и весной 1813 года возобновить военные действия, опираясь на неисчерпаемые ресурсы подвластной ему Европы.

Армия Наполеона являет собою другой вид «вооруженного народа», разнообразную массу людей, в общем служащих непродолжительное время. Это прототип «массовых армий» Великой войны. В боевом отношении противники равноценны, но в воинском отношении на стороне русской армии профессионалов громадное преимущество. Находись эта армия в положении «двадесяти язык», она никогда не допустила бы того упадка дисциплины, что привело тех к гибели.

Русская стратегия, как только ей удалось освободиться от тлетворного влияния пфулевщины – Образцова как в добородинский период при Барклае, так и в послебородинский при Кутузове. Единственное темное пятно, единственная ошибка нашей стратегии – это Бородино. Но Кутузов так же не ответственен за Бородино, как не ответственен и за Аустерлиц. Этого сражения он не желал, понимая его бесцельность и риск – оно было ему навязано, 60 тыс. жизней было принесено в жертву Молоху общественного мнения.

Бородинское сражение оказалось преждевременным. С ним поторопились на два месяца. Его следовало дать не в конце августа, а в конце октября, когда французская армия была в достаточной степени подточена изнутри. Имей Кутузов тогда в строю те десятки тысяч, что погибли бесцельно в бородинском бою, будь жив Багратион – генеральное сражение было бы дано где-нибудь под Вязьмой – и тогда не ушел бы ни один француз, а Наполеон отдал бы свою шпагу Платову…

Кутузова обвиняют в слишком осторожном образе действий, в том, что он «выпустил» Наполеона. Эти упреки неосновательны. Наполеона выпустил не Кутузов, а Чичагов (место которому было на мостике флагманского корабля, а не во главе отдельной армии). Кутузов действовал в духе плана войны – он загонял зверя в расставленные тому сети. Сети эти оказались расставленными неискусно, командовавший армией моряк заснул на вахте… К событиям на Березине Кутузов совершенно не причастен. Он мог бы дать генеральное сражение с громадными шансами на успех при Малоярославце. Он мог бы добить разгромленную под Красным армию Наполеона так же, как мог бы взять за год до того штурмом слободзейский ретран-шамент великого визиря… К чему было проливать русскую кровь, драгоценную русскую кровь, уже и так зря растраченную в бородинском побоище, когда жребий врага так ясно был начертан на снегу пустынной смоленской дороги?

Если стратегия Наполеона – стратегия Аннибала, то Кутузов – Фабий. Как никто умеет он заставить работать на себя и время, и обстоятельства и даже самого врага. И он помнит своего учителя: «Последнюю кампанию, – говаривал Суворов, – неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, чуть не сто, а мы и одной тысячи не потеряли. Вот это называется вести войну, братцы! Господа офицеры, какой восторг!»…

И Петр узнал бы в старом екатерининском орле птенца своего гнезда и поздравил бы его с знатною викторией, малой кровью одержанной. Кутузов был последним гуманистом великого века – и после него надолго «стратегия минотавра» сделалась основным типом русского полководчества.