История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 - Джованни Казанова

— Калимена, которую, как вы знаете, я нежно люблю, — сказал я ей, — ответила всем моим желаниям; но я не чувствую себя вполне счастливым, потому что не в состоянии связать ее судьбу со своею. Я могу, однако, сделать кое-что для нее, под вашим руководством, обеспечив ее тем необходимым, чем она, по моему мнению, пренебрегает, передав вам средства для оплаты учителя, который доведет до совершенства искусство, которому она себя посвятила, так, что она будет способна предстать в театре. Также и для вас, дорогая тетя, — вам следует сказать, есть ли у вас небольшие долги, которые я оплачу, с тем, чтобы вы были спокойны, а также обеспечить ее всем необходимым бельем, в котором она может нуждаться, и одеждами, достойными того, чтобы появляться на равных в той компании, в которой она вращается.

Эта женщина, очень добрая по характеру, была очарована моим предложением, и сказала, что передаст мне письменно все, в чем Калимена нуждается, в первый же раз, как я к ней приду; Я сказал, что, будучи обязан вернуться в Рим через несколько дней, я буду ужинать с Калименой все вечера, и, не имея никаких препятствий в исполнении этого моего желания, мы отправились в комнату племянницы, которая была обрадована, слыша наши договоренности. Я стал ужинать и спать с ней в тот же день и, чтобы окончательно обеспечить себе ее нежность и чувствовать себя непринужденно, выложил на ее счет порядка шести сотен дукатов в местной валюте. Мне казалось, что я приобрел свое счастье по очень сходной цене. Агата, которой я все рассказал, была очень рада, что помогла мне.

Два или три дня спустя я дал обед англичанам, саксонцам и Бертольди, их гувернеру, вместе с м-м Гудар, которая пришла вместе с Медини, что мне очень не понравилось, потому что после той проделки, которую он со мной разыграл, я его не выносил; я, однако, сдержался, в ожидании ее мужа, с которым я объяснился. Мы договорились, что его жена будет приходить ко мне только с ним. Этот мастер мошенничеств юлил и старался меня убедить, что Медини невиновен в захвате банка, но его красноречие пропало впустую.

Наш обед был изысканным и веселым, и прекрасная ирландка блистала. У этой женщины было все, чтобы нравиться, молодость, красота, грация, ум, веселость, талант и, помимо этого, достойный вид. Г-н де Бутурлин, русский, большой любитель прекрасного пола, пришел после обеда в зал, где мы находились, поблизости от его апартаментов. Он пришел туда, привлеченный нежным голосом прекрасной Гудар, которая исполняла неаполитанскую песню, аккомпанируя себе на гитаре. Этот богатый сеньор в тот же день влюбился в нее. Десять месяцев спустя после моего отъезда он обрел ее милости за пять сотен фунтов стерлингов, которые были необходимы Гудару, чтобы выполнить приказ, что он получил, выехать из Неаполя вместе с женой в течение трех суток. Этот удар грома последовал ему со стороны королевы, которая раскрыла, что король имел приключение с ирландкой на острове Прочида, и что это могло зайти намного дальше. Она поразила своего августейшего супруга, смеясь от всего сердца над чтением записки и не желая ее ему показывать. Любопытство короля заставило его настаивать, и, сдавшись наконец, королева прочла:

«Ti aspetlero domani nel medesimo luogo ed aWora stessa con l'impazienza medesima che ha una vacca, che desidera i'avvicinamento del toro»[48].

Королева притворилась, что смеется, но своей собственной властью дала понять мужу коровы, что у него только три дня, чтобы удалиться и жить в другом месте. Если бы не это событие, г-н де Бутурлин не заключил бы так выгодно эту сделку.

Гудар пригласил всю компанию ужинать в его дом в Посилипо на завтра, и ужин был превосходный; но когда граф Медини сел за большим столом и взял карты в руки, чтобы сыграть талью в фараон перед большой миской золота, в которой могло быть до пяти сотен унций, никто не согласился сесть, чтобы понтировать. М-м Гудар напрасно хотела распределить фишки; англичане и саксонцы сказали, что будут понтировать, если она сама захочет составить банк, либо я сяду тальировать на ее месте, потому что они все опасаются слишком счастливой руки графа Медини. Тогда Гудар осмелился мне предложить тальировать, заинтересовав меня четвертью суммы, но нашел меня непоколебимым. Я сказал, что готов тальировать, взяв его в половину и составив мою половину звонкой монетой. Получив этот ответ, Гудар переговорил с Медини, который, опасаясь потерять большой куш, согласился подняться, забрать свое золото, оставив лишь то, что принадлежало Гудару. Имея в кармане только две сотни унций, я взял другие две сотни у Гудара и сел на место, которое после Гудини оставалось пустым. Менее чем в два часа мой банк лопнул, и я спокойно ушел утешаться в объятиях моей дорогой Калимены.

Оставшись таким образом без денег, я решился назавтра облегчить совесть мужа Агаты, который продолжал все время, в согласии с женой, заставлять меня забрать обратно подвески и все прочие украшения, что я ей давал в Турине и в Александрии. Я сказал Агате, что никогда бы не решился на подобную низость, если бы меня не подвела так фортуна. Когда она сказала эту новость мужу, он вышел из своего кабинета, чтобы пойти ко мне с раскрытыми объятиями, как будто я его облагодетельствовал.

Я сказал, что оценю стоимость всего в деньгах, и он взялся за это сам. На следующий день я получил из его рук эквивалент пятнадцати тысяч французских ливров, порядка пятнадцати сотен дукатов. С этими деньгами я намеревался выехать в Рим, с намерением провести там восемь месяцев; но до моего отъезда адвокат хотел дать мне обед в красивом доме, что был у него в Портичи. Какой сюжет для размышлений, когда я увидел себя в том же доме, где двадцать семь лет назад я провернул маленькое дельце, поразив честного грека фальшивым прибавлением ртути!

В это время в Портичи был король со всем своим двором, мы туда пошли и стали свидетелями очень необычного спектакля, который, хотя и смешной, не вызвал у нас смеха. Король, которому тогда было только девятнадцать лет, развлекался с королевой в большой зале разнообразными проказами. Ему вздумалось заставить себя подбрасывать вверх, то есть подпрыгивать в воздух с помощью ковра, который держали за четыре угла крепкие руки и одновременно его растягивали. Но король, посмешив своих придворных, захотел, в свою очередь, посмеяться сам. Он начал с того, что предложил эту игру королеве, которая оборонялась только взрывами смеха, и король не настаивал, как и относительно дам, что там были, из страха, полагаю, что они согласятся. Старые придворные, которые боялись, потихоньку удалились, к моему большому сожалению, потому что я с удовольствием бы увидел некоторых из них взлетающими в воздух, и, среди прочих, принца де Сен-Никандро, который очень плохо его воспитал, то есть слишком по-неаполитански, передав ему свои собственные предрассудки. Тогда король, который не отступался, продолжил предлагать прекрасную игру молодым сеньорам, что там присутствовали и которые, быть может, добивались этого знака милости своего игривого монарха. Я не опасался этого отличия, потому что был незнаком и не был достаточно большим сеньором, чтобы удостоиться этого отличия.