Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

лишь серым фоном для ярких аристократов. Просторная рубашка, узкие штаны, и близко не являющиеся тем, что принято считать эталонным костюмом, напомнили вдруг тот самый день на пляже, когда он и забрёл в квартал Крутой Берег с целью, известной лишь ему, или даже вовсе без таковой. Вероятно, и теперь цели у него особой и не имелось. Бродил себе, вот и забрёл, — благо деньги, чтобы заплатить за вход, не являлись для него проблемой. Не узнать его великолепную фигуру было невозможно даже в заурядном непраздничном тряпье. Именно что, тряпье, поскольку стиля как такового не просматривалось, кроме следования всё тем же не нарушаемым принципам безусловной чистоты. Он был всё также коротко острижен, но я заметила, что ёршик волос серебрился от вкраплений седины, неожиданно меня пронзившей!

Он не глядел на меня. Не замечал? Взгляд сине-зелёных немигающих глаз упёрся в картину. Я робко поздоровалась, узнав его сразу. Но он взглянул холодно и отстранённо, едва кивнул как незнакомому человеку, который здоровается по ошибке. И отвёл равнодушные глаза. Он меня не узнал! Забыл?

Я неловко пошла от него, но зачем-то обернулась и замерла. Он смотрел мне вслед, тараща глаза как ослепший, и уже не строил из себя того, кто меня не знает. Я всё равно решила уйти от него. Я шла, почти заплетаясь ногами, такую обиду я ощутила от его показного безразличия. Я торопливо подошла к группе художников, не слыша и не понимая, что они говорят.

— Госпожа Нэя-Ат! — позвал он негромко, но достаточно, чтобы я услышала. Я стояла, замерев, делая вид, что не ко мне это обращение.

— Кажется, вас окликнули, госпожа Нэя? — сказал мне один из художников. На негнущихся ногах я подошла к тому, кто и застрял у каменной колонны. Я не знала, как себя вести, растерявшись окончательно. Он улыбнулся. Но как-то так нерадостно, что скорее усмехнулся. Я не могла отвести взгляд от его усмехающихся губ, от лучистых глаз. Их выражение менялось и плохо поддавалось определению. Он продолжал играть роль равнодушного ко мне человека, встретившего давно забытую и нисколько ему не нужную женщину, с которой решил перекинуться парой фраз только из вежливости. И я стала поддерживать навязанную мне игру.

— Я хочу купить картины. Мне сказали, что они ваши. Они будут украшать большой приёмный холл в нашем исследовательском новом Центре. Знаете, где это? Да зачем вам и знать. Я так решил. Ваша цена?

Я назвала несусветную цену, чтобы не отдавать ему картины Нэиля и отбить интерес к покупке. Меня стал раздражать его пренебрежительный тон и игнорирование моего, как я думала, потрясающего вида. К тому же я вспомнила, кого хотят пригласить работать в этот «Центр», не знаю каких исследований. И кому он сам, Рудольф, посмел оказать, пусть и застольно-случайное, а внимание! Вот до кого он опустился после гибели Гелии! Но тут же до меня дошло, что никто пока ничего ей не предлагал, кроме её мечтаний, а Рудольф, приняв её за шлюху Чапоса, никогда бы ею не очаровался. Какое ему дело до каких-то там проектов пошивочных салонов? Ну, захотел новое оригинальное пальтишко, сшили и славно. Она всё выдумала! Я потом уже узнала, что оказалась права. В общем-то, он не всегда был настолько уж и безразличен к красивой экипировке, а от скуки любил иногда и принарядиться, развлечь себя пустяковым развлечением.

Организацией же модного салона загорелся один из административных чиновников «Лучшего города континента», для чего и выискивал в столице подходящих замыслу профессионалов. Тот чиновник, как позже я узнала, был также знакомцем Ифисы и бывшим управляющим имений самого Ал-Физа. Ифиса и порекомендовала ему меня. Сама она, к сожалению, шитьём и прочим текстильным творчеством не увлекалась никогда. Так что независимо от Рудольфа меня уже ожидало совсем другое будущее.

Он как бы развеселился некой своей мысли, оглянулся по сторонам, будто проверял, не подслушивает ли кто? Явно потешаясь над моей серьёзностью, — И половины много будет. Зачем вам такие деньги? Они вам скоро и нужны-то не будут.

Я ничего не поняла из его речи. Купил или нет? И почему это деньги не будут мне нужны?

— Ну что? — спросил он, усмехаясь и рассматривая мои волосы. Что было не так? Я невольно их потрогала, а он осторожно перехватил мою руку, и я замерла, внезапно переместившись в исчезнувшее прошлое от его прикосновения, показавшегося родным.

— Согласна на половину? — его голос вернул меня сюда, где я и была. — А то и одного процента от такой суммы никто не заплатит.

То, что ему не важна сумма, я поняла. Он хотел дразнить меня, — Кроме меня, кто купит у вас ваш детский мир грёз? — и глаза его продолжали вырывать меня из реального пространства, унося туда, где он меня любил. Он уже не играл в безразличие.

— Соглашайся, — перешёл он на «ты». — Мне не жаль денег. Но зачем тебе столько?

— Если не жалко, о чём спор? — спросила я.

— Жадных не люблю.

— Хочу скопить денег, выкупить домик где-нибудь в лесу. Маленький, пусть в две комнатки, но мой. И жить так, как привыкла.

— А как привыкла?

— Тихо. Спокойно. Заниматься творчеством. И чтобы никто не лез, не домогался, не унижал.

— Ну что же, — сказал он совсем спокойно, без этой его игры и колдовского мерцания в глазах. — Вполне понятное желание. Согласна на половину?

— Нет! — гордо ответила я.

— Я понял, — и отвернулся, собираясь уходить. Моё сердце сжалось от горького разочарования. Мне хотелось стоять с ним бесконечно долго.

— Я согласна, — сказала я ему, уже уходящему.

Он задержался и произнёс весьма флегматично, — Я ухожу. Мне некогда. К вам придёт один служащий и всё оформит, как тут и положено.

— Прощайте, — я протягивала ему руку, уверенная в том, что она повиснет в пустоте. Однако, он проворно схватил мою ладонь и, глядя сверху вниз так, будто только вчера мы валялись с ним в постели, и он всё ещё ждёт продолжения того, что не случилось.

— До свидания! — и ушёл очень быстро. Если не сказать стремительно. И эта его стремительность столь же неожиданная, как и все прочие перемены, от пренебрежения до ярко выраженного всплеска прежнего чувства, ввергла меня в состояние оторванности от реальности.

Мне уже давно настолько не хватало денег на жизнь, что я жила впроголодь. Непрактичная, изнеженная в прошлом, барахтающаяся сейчас в трясине без надежды выкарабкаться, получив вдруг немаленькие деньги, я совсем не обрадовалась. В пустом жилище у меня и мебели-то почти не оказалось. Все мои вещички, мне ценные,