Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть - Айдын Шем

- Одарка, дай гостю тулуп и одеяло, - велел Иван жене.

Гость и хозяин, прихватив грузный овчинный тулуп и набитое овечьей же шерстью стеганое одеяло, вышли во двор.

- Лягай на телегу, я сухого сена подложу, - сказал Иван. – Я и сам люблю на звезды поглядеть перед сном, - добавил он.

Камилл, не снимая одежды, лег навзничь на расстеленный поверх сухого прошлогоднего сена старый тулуп и долго лежал, не укрываясь, очарованный ночным крымским небом. Хозяева задули керосиновую лампу, светившуюся в окне, и теперь ни единый луч света от земных источников не мешал человеческому глазу созерцать великолепное звездное зрелище. Безусловно, ночное небо в исхоженных Камиллом горах Памира и Тян-Шаня, было такое же, а то и более полнозвездное. Но здесь было свое, родное небо, небо, которое созерцали многие поколения предков рода Камиллова, возлежали ли они на шелковом ложе или на брошенной на траву шкуре, пересекали ли они земли Полуострова на запряженной медленными волами телеге или в роскошном паланкине.

…Утром хозяйка подала на завтрак мясную поджарку с вечернего стола, а еще и свежего творожку со сметаной.

- А то оставайся еще. Одарка на полдник творожных вареников наделает, - соблазнял Иван гостя. Но гость, хоть и большой любитель вареников, уже собрался в путь.

- Спасибо, Иван, за постой и за харч. Сколько я тебе должен? – Камилл уже поблагодарил хозяйку, пожал руку пацану Сашке и собирался расплатиться с хозяином, вышедшим с ним за ворота.

- Не, оставь. Ты ж у меня в гостях.

- Иван…- Камилл понимал, что у хуторянина мало возможностей заработать денег.

- Все, я сказал! – сурово произнес Иван, давая знать, что разговор закончен, и Камилл протянул, прощаясь, руку гостеприимному хозяину, зная, что еще найдет время и завернет в эту степную глушь с гостинцами.

Травы вокруг, успевшие уже выбросить колоски и метелки, были, однако, молоды, шелковисты, податливы поглаживаниям легкого ветерка. Алые маки собрались большими группами, покачиваясь, обменивались впечатлениями. Некоторые представители этого красноголового племени, любители уединения, разбежались по полю, внеся на большое светлозеленое полотно оживляющие штрихи ярких иноцветных пятен. У продолговатых земляных холмиков – то ли останков давних татарских поселений, то ли окопных брустверов последней войны – тесно росли густофиолетовые столбики каких-то незнакомых Камиллу соцветий. Желтые первоцветы уже отошли, но немногочисленными семейками стояли, выставив напоказ свое светлое золото, другие, летние цветы на жестких стеблях. У небольших груд камней, также неведомого Камиллу происхождения, выделялись темной зеленью округлые листья лопухов.

Камилл вспомнил, как в детстве он любил лечь на землю и наблюдать жизнь обитателей трав. И сейчас он присел на корточки, всматриваясь в отдельные стебельки, в одиночные цветки. Вот скрывающаяся в собственном веретенообразном белом домике улитка взобралась к самым щетинкам колоска, своей тяжестью согнув в дугу тонкую зеленую трубочку стебелька, и какой-то жучок, с расписанной разноцветными узорами спинкой, уже с пристрастием присматривается к колоску, обычно витающему где-то на большой высоте над обитателем прикорневой зоны степной растительности. Зеленый кузнечик с черными усами разместился на черном дне красной чашечки мака – присел ли полюбоваться гранеными тычинками, дурманит ли себя маковой росой? И сосредоточенно бегают между трав муравьи, черные и желтые.

С беспричинным вроде бы, счастливым смехом Камилл лег на спину и обратил взгляд на раскинувшееся над крымской степью бирюзовое небо, небо цвета национального знамени крымских татар. Бескрайнее небо, бескрайняя степь, а между ними насыщенный эманациями крымской земли воздух - самый чистый, самый сладкий, исцеляющий телесные и душевные недуги воздух!

Он уже и прежде посещал город, из которого его депортировали в сорок четвертом, заходил в тот самый двор, проходил под окнами веранды, вспоминая в деталях ту ночь, когда под ногами скрипел мокрый от прошедшего дождя песок, и он, десятилетний, шел, держа за руку младшую кузину, к воротам, где ждал их грузовик, чтобы вывезти неизвестно на какие муки - то ли под свинцовые струи армейских пулеметов, то ли под щелчки чекистских пистолетов. Оказалось – везли на медленную гибель от голода и болезней в далекие края, на земли с другим вкусом воды, с другим запахом воздуха. Маленькая кузина, красивая пятилетняя девочка, умерла первой. Потом умерли другие…

- Это ты, Россия, убила моих братишек и сестренок. Зачем ты это сделала, Россия?

И в этот раз он посетил двор, из которого его вывозили в ссылку, побывал также в том доме, где жил до войны и где в квартире единственных оставшихся с той поры соседей ночевал в предыдущие свои посещения родного города. Теперь и этих соседей уже не было – старшие умерли, а молодые переехали в другие края. Только к вечеру пришел он устраиваться в четырехэтажную гостиницу, расположенную в центре Симферополя на месте каких-то снесенных домов – Камилл, старожил города, не знавал прежде здесь такого здания. Сидевшая за стеклянной перегородкой служащая гостиницы дала ему два квиточка, которые Камилл заполнил и отдал ей вместе со своим паспортом. Женщина несколько секунд молча глядела в паспорт клиента, потом, не поднимая головы, вернула его:

- В гостинице нет мест, - наконец глухо произнесла она, не поднимая головы.

- Как это нет мест? – до Камилла не сразу дошел смысл отказа.

Женщина, все также глядя в сторону, проговорила:

- Я не могу вас поселить без разрешения горотдела милиции.

Камилл все понял и даже рассмеялся над своей наивной недогадливостью.

- Ах, вот как! Ну…, - он помедлил. - Ну, соедините меня по телефону с милицией.

 Он понимал, что ни с кем его соединять не будут, но, признаться, не знал, что сказать и что делать. Самым желаемым решением было бы сейчас же взорвать эту гостиницу к гнебеней матери вместе со всеми теми, кому, в отличие от него, хозяина этих земель, можно здесь проживать. Но не было под рукой кнопки, которую следовало нажать, да и жалко было бы симпатичную женщину-регистраторшу, которая явно смущена тем, что не имеет права пустить его в гостиницу только потому, что он крымский татарин. Теперь она смотрела в глаза Камилла, и он видел, как покраснело ее лицо, как дрожат губы.

- Может быть, мне обратиться к гостиничному начальству? – спросил он.

- Бесполезно, это такие люди…только хуже будет, - отвечала женщина, расстроенная, кажется, более Камилла, - А я уже имела строгое предупреждение, так что…

Потом, понизив голос, добавила:

- Знаете что, пройдите в коридоре в первую комнату налево. Там тетя Нюра, скажите, что Валентина послала. Она что-нибудь подскажет…

Камилл посмотрел на регистраторшу и ничего не сказав пошел в указанную комнату. Дверь была открыта и пожилая женщина, которая и была, наверное, той самой тетей Нюрой, складывала в стопки отглаженное белье.

- Я от Валентины, - Камилл вошел в пропахшее глаженым бельем помещение.

Женщина взглянула на него и произнесла:

- Подождите меня в фойе, я выйду, как освобожусь.

Камилл сел в кресло в углу, чтобы не встречаться взглядами с регистраторшей. Минут через десять появилась тетя Нюра и поманила его следовать за ней.

 – Что, неполадки с паспортом? – спросила она, когда они оказались во дворе, и, не ожидая ответа, сказала: - Если во втором корпусе у коридорной место еще не занято, то будет вам, где переночевать.

На первом этаже второго корпуса служебная комната была не занята и за двойную плату Камиллу была предоставлена койка. Дело было в том, что на каждом этаже имелась такая комната отдыха, но предприимчивые женщины сдавали их нелегально постояльцам, которым в сезон не хватало мест в номерах, а сами устраивались все в одной комнате.

Камилл был вполне доволен, хотя в первую ночь долго не мог уснуть, переживая обиду из-за такого ущемления своих прав. И где? – на своей родине!

Оказалось, что в родном своем городе, где нынче не было ни родственников, ни друзей, ему делать нечего. Во вторник рано утром Камилл распрощался с приютившей его на две ночи коридорной, щедро расплатившись с ней, и пошел на железнодорожный вокзал. Но не к московскому поезду спешил он. Билет на Москву с выездом в пятницу вечером был у него в кармане, теперь же он собирался посетить Ялту и другие места Южного берега, о которых у него с детских лет сохранились яркие воспоминания. Троллейбус на Ялту отправлялся через полчаса, и билеты в кассе можно было свободно купить.

 В салоне троллейбуса, который не заполнился и наполовину, Камилл сел на свое место, оказавшееся очень удобным для обзора и справа и слева, и в ожидании отправки машины развернул купленную тут же в киоске местную газету. Заслуживающей внимания информации в газете не было, и Камилл, зевнув, собирался вздремнуть, когда вошел водитель троллейбуса, а за ним билетный контролер. «Хорошо бы не вздумали проверять паспорта», с опаской подумал Камилл, но контролер только надрывал протянутые ему билеты. Камилл вспомнил рассказы знакомых, которых высаживали из курсирующего по Полуострову транспорта и препровождали в ближайшее отделение милиции, если оказывалось, что у приехавшего в Крым крымского татарина не было на руках путевки в дом отдыха или санаторий.