Генрих Гиммлер - Роджер Мэнвэлл

Несколько недель Гиммлер жил на грани нервного срыва. Пребывание в образе боевого генерала, навлекшее на него яростный шквал фанатичных команд Гитлера, в марте загнало его в постель в частной клинике Гебхардта, которая стала для него и убежищем, и штаб-квартирой. Где бы он ни оказался, он не мог решить ужасной дилеммы русского наступления и истерических упреков Гитлера. Подобно Герингу, он не выносил злости фюрера. Гиммлеру не хватало силы духа или веской причины ему противостоять. Подобно испуганному школьнику, он убежал в постель, чтобы спрятаться от невыносимого родительского гнева. Гудериан описал это так: «Несколько раз я имел возможность наблюдать его нерешительность и робость в присутствии Гитлера… Когда он командовал группой армий «Висла», его решения диктовались страхом».

Вследствие этого Гиммлер потерял уважение своих армий, над которыми он от имени Гитлера пытался установить власть террора. В последние дни немецкого правления в Данциге деревья аллеи Гинденбурга превратились в виселицы для молодых солдат, на шее которых болтались плакаты с текстом: «Я повешен потому, что без разрешения покинул свою часть».

На основном Одерском фронте, в очередной раз парализованным в середине марта, но все еще большим армиям Гитлера практически нечем было воевать. У мобилизованных на фронт людей не было оружия для борьбы с захватчиками. И все же им приказали сражаться, не помышляя об отступлении. Возродили не применявшуюся уже целое столетие практику обвинения побежденных солдат в трусости и применили ее для обуздания пораженчества импровизированных частей Гиммлера, которые комплектовались теперь иностранными новобранцами, школьниками, осужденными преступниками, беженцами с Балтики, служащими брошенных Люфтваффе аэродромов и стариками, призванными из Национальной гвардии.

Именно Гудериану, по его собственным словам, удалось, наконец, убрать Гиммлера с поста главнокомандующего, на котором тот продемонстрировал «полную некомпетентность». Никаких докладов в ставку армии не поступало, и в середине марта Гудериан поехал в Пренцлау, узнать, что происходит. У него сложилось впечатление, что посланные Гиммлеру приказы больше не выполняются. Когда он приехал, Гиммлера на месте не оказалось; Гудериану сообщили, что он в Хохенлихене страдает гриппом.

«Избавьте нас от этого командира», — взмолился генерал Хайнц Ламмердинг, начальник гиммлеровского штаба.

Именно это Гудериан и намеревался сделать. Он отправился прямо в Хохенлихен, где с удивлением обнаружил Гиммлера в «достаточно добром здравии», не считая легкого насморка. Гудериан указал ему, что он явно перегружен работой, взвалив на себя обязанности рейхсфюрера СС, главы имперской полиции, министра внутренних дел, главнокомандующего Резервной армией и командующего группой армий «Висла». К тому же «он должен был уже понять, что командование войсками на фронте не такое уж простое дело». Ему следует отказаться хотя бы от командования на востоке. Гиммлер колебался.

«Я же не могу просто пойти и сказать об этом Гитлеру, — сказал он. — Ему это не понравится». В этом Гудериан увидел свой шанс. «Так, может быть, я сделаю это от вашего имени? — предложил он[134].

Гиммлер согласился и в результате 20 марта потерял пост командующего. По мнению Гудериана, одной из основных причин, по которой Гиммлер стремился сохранить этот пост, помимо амбиций, было желание заслужить Рыцарский Крест.

«Он совершенно недооценивал те качества, которыми должен обладать человек, стоящий по главе боевых подразделений. В первый же раз, когда ему пришлось решать задачу на глазах у всего мира — задачу, которая не решалась закулисными интригами и рыбной ловлей в мутной воде, — он неизбежно доказал свою несостоятельность. Было совершенно безответственным с его стороны держаться за этот пост; и равно безответственно поступил Гитлер, назначив его сюда».

Теперь Гудериан не упустил возможность поближе изучить характер Гиммлера. Он описал его как «самого непробиваемого из гитлеровских последователей». Он казался «незаметным человеком со всеми признаками расовой неполноценности. Производимое им впечатление было впечатлением простоты. Он был по-своему вежлив. В противоположность Герингу, его личную жизнь можно описать как совершенно спартанскую в своем аскетизме». И в то же время он казался «человеком с другой планеты». Воображение его было «живым и даже фантастичным… Его попытки преподать немецкому народу национал-социализм закончились концентрационными лагерями». Но Гудериан счел нужным добавить, что «способы сохранения в секрете применявшихся в концлагерях методов нельзя назвать иными, как мастерскими».

Маска решительности, избранная для себя Гиммлером, в той или иной степени спадала, когда он сталкивался с людьми, твердо намеренными остановить войну и сохранить те жизни, которые еще можно сохранить до наступления окончательной катастрофы. Концентрационные лагеря на Востоке один за другим попадали в руки противника, и Гиммлер был глубоко озабочен теми картинами, которые откроются союзникам, если им придется освободить лагеря внутри Германии. Как только вмешательство Гудериана избавило его от безнадежной задачи остановить русское наступление, все, что ему оставалось в этом, сильно напоминающим отставку положении, это восстановить, насколько возможно, свою пошатнувшуюся репутацию. В этой ситуации он еще сильнее попадает под влияние миротворцев — Шелленберга, Керстена и шведского графа Бернадотта.

Бернадотт оставил собственное описание своих встреч с Гиммлером с февраля по апрель 1945 года. Он выступал частным посланником от имени Международного Красного Креста. В своей книге Падение занавеса он отдает должное уклончивому Шелленбергу, но никогда не упоминает Керстена[135]. Бернадотт был вице-президентом шведского Красного Креста и состоял в родстве с королем Швеции. Согласно его собственным утверждениям, он старался вмешаться в основном для того, чтобы спасти от уничтожения несколько тысяч скандинавских военнопленных и группу скандинавских женщин, которые, будучи немками по замужеству, овдовели во время войны и безнадежно мечтали вернуться на родные земли. То ли из тщеславия, то ли по заблуждению, Бернадотт старался выставить себя великим освободителем и миротворцем, бесстрашно бросившим вызов лидерам нацистской Германии, и в первую очередь Гиммлеру. То, что он явно намеренно не упоминает подготовительную работу, проделанную раньше и в более трудные времена Керстеном, вызывает сомнения в объективности его оценки своих личных достижений в последние недели существования режима.