Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления - Линн Виола

Отказ от работы являлся крайней мерой адаптационной стратегии крестьян; чаще всего она сводилась к умышленному затягиванию и работе спустя рукава. Умышленное затягивание работы служило культурно приемлемой контрмерой крестьян в ответ на притеснения, поскольку данное явление можно было объяснить как леностью, так и желанием оказать сопротивление, в зависимости от их политических взглядов и личности оценивающего. Умышленное затягивание работы могло быть и весьма эффективным методом снижения выработки, и способом выражения отношения к работе. Примером последнего служит образ бывшего крестьянина, заключенного-лагерника Шухова из рассказа А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»: «Шухов бойко управлялся. Работа — она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для начальника делаешь — дай показуху»{997}. Многие крестьяне видели, что их труд напрасен. Были и такие, кто вскоре смекнул, что самым главным для новых начальников является скорейшее выполнение плана. Вот как об этом говорит одна бывшая крестьянка из толстовцев: «Мы, колхозницы, вышли в поле вязать рожь. Я делала все, как и раньше, — вязала в большие снопы, туго и опрятно; а на следующий день увидела свое имя на доске позора, а имена других женщин — на красной доске. Тогда я стала наблюдать, как они работают, и сама стала делать так же — почти как и раньше, но настолько быстро, насколько могла. Когда бригадир стал подсчитывать снопы, я приврала о своих результатах. И что же, на следующий день мое имя тоже появилось на красной доске!»{998},[99] У крестьян было гораздо больше стимулов для плохой работы, чем для прилежной.

В исследовании, посвященном деятельности колхозов на Урале в конце 1930 г., сообщается, что во всех случаях трудовая дисциплина в колхозах была ниже, чем при общинном владении землей, когда крестьяне трудились каждый на собственном небольшом участке. Исследование приходит к выводу, что в колхозах не существовало стимулов для улучшения производительности труда{999}. Отсутствие мотивов, которые благоприятствовали бы улучшению трудовой дисциплины, на протяжении всей советской истории оставалось главной причиной низкой производительности. В колхозах избыток продукции делился поровну между «едоками» или работниками только после выполнения всех обязательств перед государством. Однако, если такие излишки и оставались, их было совсем немного. Сложная система трудодней, в рамках которой выплаты членам колхозов производились обычно раз в год (в ноябре или декабре), также не была способна стать достаточным побудительным мотивом для голодных, измученных крестьян. Несмотря на объявленную цель — вознаграждение работников за труд в зависимости от качества и типа работы, — многие крестьяне с самого начала не могли разобраться (или притворялись, что не могут) в системе, в которой трудодень не был равен фактическому дню, а качество выполняемой работы не учитывалось, не говоря уже о получении выгод от гипотетических стимулов, заложенных создателями системы{1000}. Не вызывало энтузиазма и низкое вознаграждение за трудодни — предмет постоянных сетований колхозников{1001}. В начале 1930-х гг. предпринимались попытки использования авансовых платежей для вознаграждения за труд, однако положительного результата они не дали, поскольку зарплата членов колхозов по истечении года уменьшалась на сумму аванса. Привилегированный доступ к промышленным товарам и почетные награды, такие, как звание ударника, стахановца или упоминание на доске почета, в определенной степени воздействовали на работников. Однако происходило это только в двух случаях: когда промышленные товары были доступны и когда крестьяне (преимущественно молодежь) видели ценность в нематериальном вознаграждении.

Сложности с оплатой были причиной низкой производительности труда в большинстве колхозов. В совокупности с крупными изъятиями со стороны государства они вели к падению трудовой дисциплины, а во многих случаях и к голоду. Между голодом и отказом от работы или ее затягиванием существовала прямая взаимосвязь. Уже в мае 1930 г. серьезные «продовольственные затруднения» в отдельных районах Крыма привели к тому, что от 40% до 70% работников (в зависимости от колхоза) отказывались трудиться, заявляя: «Мы из колхозов не выйдем, но работать не можем, нет продовольствия, нет физических сил»{1002}. Везде, где в 1930 г. был голод{1003}, отмечалась низкая трудовая дисциплина; так, в Новосибирском округе Сибири голод стал причиной прекращения работы в ряде колхозов{1004}. Во время голода трудовая дисциплина упала до самого низкого уровня. Имеются сообщения об отказе от работы целых бригад на Украине и Северном Кавказе в конце 1932 — начале 1933 г.{1005} Похожие сообщения в те годы поступали и из других областей. В Сибири, где неурожаи и голод наступили несколько позже, отказ от работы также был распространенным явлением. Здесь 67,5% крестьян, изгнанных из колхозов во втором квартале 1935 г., были исключены за невыход на работу{1006}.[100] Голод и изнеможение отбивали у колхозников желание работать. Голод вкупе с «кулацкими настроениями» способствовал «актам кулацкого саботажа». Власти делали упор именно на такую формулировку, избегая упоминаний о голоде, спровоцированном самим государством.

Помимо голода и других негативных факторов среди причин низкой трудовой дисциплины имелся также элемент сопротивления. Крестьяне пытались объяснить или оправдать свои действия несправедливостью нового порядка. Так, в апреле 1931 г. один крестьянин призывал товарищей по колхозу прекратить работу, поскольку коммунисты все равно отправят произведенное ими зерно за границу. В 1933 г. Екатерина Мольнева, отказывавшаяся работать и припрятавшая большое количество зерна, демонстративно заявила своим мучителям: «Лучше меня засудите, но нас вас, чертей, работать не пойду»{1007}. В некоторых случаях прекращение работы было равносильно необъявленной забастовке. В 1930 г. в Крыму больше половины работников одного из колхозов отказывались выходить в поле, пока не будет возвращена их обобществленная собственность{1008}. Примерно в то же время крестьяне Россошанского округа Центрально-Черноземной области роптали на непродуманные меры по урегулированию имущественных вопросов, применявшиеся после «отступления коллективизации» в марте 1930 г. Они собрали сотни подписей под протестной петицией, отправили гонца в Москву и отказывались работать, пока вопрос не был урегулирован{1009}. В сентябре 1930 г. бригада колхоза из деревни Ахтуба Баландинского района на Нижней Волге объявила забастовку по причине невыплаты зарплаты обещанными промышленными товарами. Она предприняла неудачную попытку убедить присоединиться к ней другие бригады{1010}. Отовсюду поступали сообщения о крестьянах, требующих от властей определенных поощрений за работу{1011}. В трудовых выступлениях принимало активное участие женское население. В феврале 1931 г. женщины колхоза «Уплоновский» Ильинского района Западной области объявили забастовку, приостановив производство льна{1012}. В июне 1931 г. женщины приняли участие в серии необъявленных забастовок на Средней Волге. По данным ОГПУ, в этом регионе наблюдалась также массовая симуляция болезней среди женщин-колхозниц с целью уклонения от работы: 700 колхозниц обратились 4 июня 1931 г. в Сорочинский госпиталь с жалобами на недомогание. Медицинский персонал утверждал, что 96% женщин «были абсолютно здоровы»{1013}. В каждом из этих случаев в действиях колхозников отчетливо заметен элемент сопротивления, что свидетельствует о более сложных мотивах, лежавших в их основе.

Свою роль в возникновении проблем с трудовой дисциплиной в первой половине 1930-х гг. играли и социально-экономические вопросы. Имеются подтверждения тому, что бедняки были менее дисциплинированы в работе, чем середняки. Соседи продолжали называть бедняков прогульщиками и лентяями, однако на их отношении к труду в большей степени сказались голод и нехватка материальных ресурсов. Результаты исследований деятельности колхозов показывают, что в отдельных частях Республики немцев Поволжья работали только середняки, в то время как бедняки жаловались на недостаток одежды и еды{1014}. В 1930 и 1931 гг. голод наиболее сильно ударил по беднякам-колхозникам, имевшим в своем распоряжении гораздо меньше запасов, которыми можно воспользоваться в случае нужды, чем их более зажиточные соседи{1015}. Таким образом, вполне логично предположить, что и до голода 1932–1933 гг. проблемы с трудовой дисциплиной в гораздо большей степени были распространены именно среди бедняков, однако классовая принадлежность и голод не имели больше прямой взаимосвязи. На заре становления коллективных хозяйств бедняки сталкивались и с другими проблемами. В начале 1930-х гг. зафиксированы случаи, когда бедняков не допускали до руководящих должностей в колхозе, поручали им менее важные задания и даже чинили им препятствия при вступлении в колхоз по причине мизерности их возможного материального вклада{1016}.[101] Набирающая обороты дефицитная экономика, а также относительное самоустранение внешних сил от повседневной деятельности колхозов после 1930 г. сильно повлияли на появление (или возрождение) внутридеревенской вражды, вызванной имущественным неравенством. Эти трения вкупе с тяжелым экономическим положением многих бедняков способствовали низкой трудовой дисциплине.