Забытые письма - Лия Флеминг

Рут обернулась к Шери.

– Это та самая леди, которая заботилась о твоей бабуле, когда та заболела, помнишь, я рассказывала тебе. Ей принадлежали все дома в округе, твой дед тоже был ее арендатором, жил в коттедже рядом с кузницей. Когда твоя мама была молоденькой, у нее был роман с ее сыном, во время той войны это было. Но Хестер вмешалась тогда, не позволила им общаться. В те годы не принято было, чтобы аристократы с простыми мешались.

Они проводили взглядом процессию. Черные лошади тянули стеклянный катафалк. Провожающих собралось немного.

– Как грустно, у нее совсем не было родных, – тихо сказала Шери.

– Думаю, это потому, что просто на свете не осталось никого, кто скорбел бы о ее смерти. Эсси как-то рассказывала мне, что Хестер была дочерью пэра, самой младшей. Так что все родные умерли раньше, и титул с ними ушел. Она была довольно строгой и даже немного вредной, но твоя бабуля очень хорошо о ней отзывалась. Какая бы кровь ни текла в твоих жилах, а конец у всех един: ящичек и пара футов земли. Я слышала, леди Хестер твердо отстаивала свои принципы, все из-за той истории с военным мемориалом. Вижу, они так ничего и не возвели тут. Теперь-то, наверное, уж быстро управятся, когда она больше не будет их отговаривать.

– А отчего они так долго не приходили к согласию? – спросила Шери.

– Да всякие осложнения… деревенская внутренняя политика… Идем, покажу тебе все. Тут остались еще соседи, которые помнят твою мать. Они уже привыкли, что на церковное кладбище то и дело заглядывают посетители: кто предков ищет, а кто родных.

Шери попыталась представить себе маму маленькой девочкой, как она ходила здесь в школу. После окончания похорон, когда люди разошлись, они заглянули на могилу к бабушке и дедушке. А потом ее представили миссис Бек, экономке.

– Вот как, еще один гость из Америки, – улыбнулась та, с интересом разглядывая ее. – Как раз на прошлой неделе двое американцев к нам приезжали. Это-то и прикончило леди Хестер – померещилось ей, что один из них похож на ее сына! Она-то обрадовалась, что он вернулся домой навсегда. Да все ей привиделось, конечно… Быстро зачахла потом, не ела ничего, растаяла, будто свечка. Так вы, значит, дочка Сельмы, внучка Эсси? Не могу сказать, что очень похожи на них. Ну и как же мамочка в Голливуде? Я-то помню ее ребенком, таким сорванцом была, все за братьями бегала!

– Мама все еще снимается, Зельма Барр ее сценическое имя, – с улыбкой ответила Шери.

– Надо же, подумать только! А ведь так к лошадям прикипела! И что, знаменитая актриса?

– Да нет, не особенно. Но верхом ездит по-прежнему много.

– Передай, я спрашивала о ней. Ее мать была единственным настоящим другом леди Хестер. У бедной старухи после смерти Эсси ничего не осталось, одни только воспоминания, а это не больно-то питательная диета, кто угодно зачахнет.

Рут, похоже, торопилась свернуть разговор.

– Идем-ка, Шери, а то на автобус опоздаем. Думаю, на сегодня мы всё посмотрели. Волнуюсь, чтобы ты поспела на свой поезд до Лондона.

Шери бросила последний взгляд на свежий холмик земли, прикрытый дорогим венком. Как печально остаться лежать вот так одиноко, когда никто не будет навещать твою могилу – и все из-за какой-то ссоры вокруг памятника героям войны? Что же это за памятник такой удивительный?

Гай мотыжил и полол, мотыжил и полол – спина не прекращала ныть. Они надеялись поднять побольше урожая, хоть немного помочь фронту. Девочки выбивались из сил, и вот тут Гай понял, как необходима в хозяйстве сыновья помощь.

Он старался не думать о Чарли слишком много. Конечно, каждый вечер они молились о нем. Открытки никому не показывали, и все-таки Роза ждала их… Школьный буклет повлек за собой объяснение. Если они отправили сына в Ватерлоо, то Чарли теперь, должно быть, знает всю историю. Что ж, рано или поздно правда должна была выплыть наружу, иначе и не бывает.

Он хотел было написать подробный рассказ, но понял, что у него нет обратного адреса Чарли или хотя бы номера его части. А он должен рассказать ему, отчего он выбрал для себя новую жизнь, родился заново. Однажды ночью он вдруг признался во всем Розе – поведал ей всю печальную историю от начала и до конца, упомянул и о роли матери в ней, не скрыл и того, какой он испытывал стыд… Роза крепко обняла его, прижала к себе.

– Я не знаю какого-то там Гая Кантрелла. Я знаю только тебя, Чарльз. Здесь совсем не важно, кем ты был в прошлой жизни. Тот мирской человек умер, и Чарли его тоже не знал… Но все-таки мне не нравится думать, что твоя мать по-прежнему мучается угрызениями совести, не может найти покоя – мои родители так же мучились из-за Зака тогда. Ты должен ей написать, рассказать, кем ты стал. Это будет справедливо. «Сын мой, следуй заветам отца своего и не оставь матери своей». Она подарила тебе жизнь и любила твоего брата, не отрезай ее от себя, не оставляй в горечи.

– Но прошло столько лет… Я даже не знаю, что ей сказать теперь, – выговорил он, испытывая невероятное облегчение от того, что Роза так хорошо поняла его.

– Просто скажи ей то, что только что сказал мне. Спроси о Чарли – виделась ли она с ним. Расскажи ей о своей семье и обретенной вере. Дай ей надежду. Как жаль, что ты не рассказал мне ничего раньше! – ответила Роза. – Из-за Чарли мы так отдалились с тобой друг от друга… И ты все это держал в себе!

И они страстно припали друг к другу – впервые за последние несколько лет. Да, Роза всегда удивляла его щедростью своей души.

– Мы должны ему написать. Молчим уже столько месяцев… Неправильно наказывать его еще дольше. У него есть права, своя свободная воля. Я начинаю думать, что мы слишком строги к нашему мальчику, – начал Гай. Но Роза в ответ лишь пожала плечами.

– Поступай, как тебе совесть подсказывает, – отвечала она. – Я каждую ночь молюсь, чтобы он вернулся целым и невредимым, вернулся в наш мир, нашел себе жену из наших людей и обустроился. Но порой меня так начинают мучить сомнения, что тут правильно, а что – нет. Мы должны полагаться на Библию, в ней есть все ответы.

– Это так. Но я никогда не забываю историю блудного сына, – напомнил ей Гай. – Он наш единственный мальчик. И он должен знать, что мы по-прежнему любим его.

– Напиши ему тогда. Напиши скорей оба этих письма. Они и так очень запоздали!..

В клубе «Радуга» на углу Шафтсбери-авеню, что возле площади Пикадилли, выдалась еще одна беспокойная ночка. Погода стояла дождливая, солдаты не знали, куда им приткнуться, и были весьма рады теплой еде и возможности переночевать здесь. Самыми беспокойными были субботы. Работников из отделения Красного Креста свалила какая-то хворь, так что рук не хватало. У Шери по графику был выходной, но в этот день ей пришлось выйти на работу. Она подружилась с двумя девчонками, Дидрой и Пэм, и все вместе они должны были привечать гостей в клубном танцевальном зале.

Похоже, народу сегодня набьется много, стоял невообразимый шум, зал заполнили американские солдаты, тоскующие по дому и вознамерившиеся разогнать смуту, отплясывая ночь напролет. Тут всегда требовались надежные достойные девушки, чтобы удерживать их в рамках. Ну вот, а я-то надеялась лечь сегодня пораньше и почитать, вздохнула Шери. На Пикадилли что ни день толклись какие-то парни, глазевшие на британских девушек – а те надеялись попасть в «Радугу» на танцы и кого-нибудь подцепить. Квартал славился веселыми дамами и охотно соблазнявшимися ими «вояками Пикадилли», благо рядом полно скверов.

Она видела отчаяние на лицах солдат – как им тут смертельно скучно, одиноко, так хочется хоть как-то развеяться. Они приехали сражаться с нацистами, а не торчать в Англии на военных базах. Красный Крест как мог развлекал их: привозил походную кухню с пончиками и кока-колой, американскими журналами и жвачкой. Шери была слишком молода, чтобы участвовать в этих поездках. Она большей частью занималась административной помощью и то и дело напоминала себе: «И тот слуга, кто лишь стоит и ждет».

И все-таки скучно в «Радуге» не было – никогда не знаешь, кто заглянет в клуб на огонек: то знаменитая кинозвезда – может, и сам Кларк Гейбл, то музыканты – Глен Миллер или Арти Шоу. Для американских войск здесь было средоточие лондонской жизни. И в этих стенах Шери чувствовала себя всего безопаснее. Девушек, работавших в Красном Кресте, считали младшими сестрами. Она была для них ореховой малышкой. Они здесь были такими же частичками родной Америки, как яблочный пирог и газировка, напоминанием о родных женщинах, оставшихся дома, к которым, конечно же, всегда относятся с уважением… или почти всегда.

– Эй, сестричка, иди-ка, попрыгай тут поближе ко мне, – окликнул ее какой-то пьяный солдат и ухватил за руку, когда они пробирались через танцпол. – Будешь моим тепленьким одеяльцем на ночь, – расхохотался он.