Как мы спасали челюскинцев - Анатолий Ляпидевский

Задула поземка. Руки коченели. Перчатки быстро намокали, и в них невозможно было работать.

На третий день самолет уже стоял на новых ногах. Позвали народ и оттащили машину туда, где стояли остальные два самолета, примерно за полтора километра. А пурга все не утихала.

Сменил лопасти винта, опробовал мотор — он работает попрежнему. Отлегло от души. Мы снова в строю!

4 апреля погода улучшилась, и все три машины вылетели на Анадырь. Этот участок мне лично показался самым трудным в нашем перелете. „Слепой" участок — небо слилось с землей.

До перевала шли сносно, на высоте 800—1000 метров. У перевала видимость стала пропадать — навис густой туман. Впереди и левее шли Галышев и Водопьянов. Около перевала заметили, что Галышев повернул обратно, Водопьянов за ним. Мы подумали и тоже повернули. Пока заворачивали, их уже и след простыл. Остались мы одни. Они или ушли обратно, или полетели на реку Анадырь, которая была от нас слева.

Иван Васильевич обращается ко мне:

— Я немножко вижу, может пойдем дальше?

Не хотелось и мне возвращаться — жаль времени, да и горючее на базе неважное. Спрашиваю:

— Компас показывает правильно?

А вера у нас в этот компас большая, на Средниканской линии по хребтам с ним летали.

— Правильно, — отвечает Доронин.

— Ну, тогда кроем до горы!

Через каждые пять-десять минут слышу:

— Дай карту!

Понятно: ориентировка плохая, да еще видимости нет. Так мы прошли над хребтом и через 30 минут вышли на озеро Кайенское. Отсюда взяли курс на Анадырский залив и спустя 5 часов 55 минут были в Анадыре.

С 5 апреля завернула такая пурга, что самолета в 20 шагах не видно. Шесть суток просидели мы в Анадыре. 11 апреля погода прояснилась, мы пошли на Ванкарем и к вечеру опустились там. С высокой организованностью и дисциплинированностью работали здесь товарищи, не теряя ни одной минуты. Наша машина была освобождена от добавочных баков и груза, заправлена горючим и подготовлена к завтрашнему полету в лагерь Шмидта. Мы горели нетерпением вылететь на льдину и оказать помощь людям, которые жили два месяца во льдах.

12 апреля нам это удалось. Удалось и мне — единственному из бортмехаников — увидеть „деревню из палаток" среди льдов Полярного моря.

Наш полет в лагерь не обошелся без приключений. Вылетели мы в 11 часов дня. Далеко еще было до лагеря, когда Иван Васильевич заметил дым.

— Вот лагерь, — сказал он мне.

Ровно через час мы были над пловучей „деревней". Сделали круг и пошли на посадку. Аэродром был небольшой, площадка неровная, но сели хорошо. Подрулили к месту стоянки. Четверо челюскинцев сели в кабину. Мы пошли на взлет, но при первом „прыжке" почувствовали крен на левое крыло. Остановили мотор, вылезли и видим: подломалась передняя левая стойка, шаровая головка лопнула в шейке, и кроме того поломался костыль. Очень обидно: как будто мы прилетели не спасать, а чтобы нас спасали. Прибыл Каманин на «Р-5», мы ему заказали доставить нам с берега инструмент и шаровое соединение.

Пошла у нас работа. Челюскинцы Колесниченко, Задоров и другие оттащили нашу машину в сторону, сняли стойку, костыль. Труб у нас больше не было, костыля запасного тоже. Мы решили вставить отрезки лома в стойку и в костыль и так вылететь. С большим трудом отрезали три куска от лома. Через два часа Каманин привез нам шаровую головку. Собрали мы свое хозяйство, взяли двух человек и пошли на взлет. Оторвались перед самыми ропаками. Отлегло от сердца. Мы — в воздухе.

Прилетели в Ванкарем, сели очень хорошо, но все же наша машина, потеряв скорость, забороздила левым крылом по снегу. Вылезли, и что же? Шарик, который мы поставили, лопнул по шейке, а ломики с верхней колодкой амортизационной стойки выпали, и неизвестно где — или на аэродроме, или в пути. Факт только, что мы прилетели без них. Наше счастье! На другой день нам их привез Водопьянов. Оказывается, они выпали… в конце аэродрома — на льдине.

13 апреля операция по вывозке челюскинцев на берег была закончена. Через два дня наша машина была готова к перевозке челюскинцев из Ванкарема в Уэллен и бухту Провидения.

4 мая мы закончили полеты на своей машине «Л-735». Всего перевезли на Чукотке 20 человек.

Виктор Галышев. Три ордена

Вот карточка. Она порыжела, а у этого паренька словно три руки… Любительский снимок. А как дорога для меня эта карточка! Я ее и таскаю всюду с собой… Вот даже сюда, в Москву, на торжественную встречу она со мной приехала…

Видите, стоят — раз, два, три, четыре, пять, шесть… Всего двенадцать человек. Вон тот, что впереди всех, молодой такой, горбоносый парень, в гимнастерке, длиннющих брюках и на петуха чуть смахивает, — это я. Узнать трудно; да это и понятно — с тех пор прошло 13 лет с лишком. Я вот и поседел, и погрузнел, и уж давно не в гимнастерке, а вот в этой синей куртке. Гражданин почтенного возраста… И тем милее для меня эта карточка… Вот, видите, — молодой человек в кожаной куртке, в буденновке и с шашкой на боку — это товарищ Тухачевский: он прицепляет мне на грудь орден Красного знамени. А все в целом — награждение в июле месяце 1921 года командиров и летчиков, завершивших победу над бандами Антонова.

Прекрасное было торжество!.. И до чего тогда солнце сияло, до чего листвой пахло! А мой самолет весь разукрасили березовыми ветками и желтой ромашкой. Удивительно, как в то лето много попадалось ее нам в тогдашней Тамбовской губернии!..

Конечно обращать внимание на цветы и на березки нам особенно не приходилось, хотя действительно радостный был тогда момент — оркестр гремел, речи были, впереди передышка, — а все-таки давайте-ка подсчитаем…

Подсчитаем покойников. Вот хотя бы в этой шеренге награжденных… Вот первый с края: видите, лицо наморщил, а сам старается удержать улыбку, — этого паренька через месяц при вынужденной посадке замучили на оренбургском фронте бандиты отряда Сарафанкина. Дальше, через человека, маленький такой, кругленький, — мы его „фунтовым" окрестили, — тот был подбит под Хивой; так ни машины, ни трупа его и не нашли. Двое рядом — в Дагестанских горах тоже бандитами замучены… А тот, что в обмотках и ворот расстегнут, тот уже позднее, в мирное время, в Монголии при освоении новой воздушной линии…

Если выразить это в цифрах, то из 12 человек уцелело не больше шести… Уцелел и я.

Годы гражданской войны

Первую почетнейшую боевую награду — орден Красного знамени — я получил за операции, которые были направлены против знаменитых антоновских банд.

Я летел над районом, сплошь охваченным бандитско-кулацким восстанием, и по существу мне принадлежало только небо. Треск пулеметов, залпы обрезов — все это доносилось ко мне, в мой, к счастью довольно отдаленный, „район"…

Однажды в нескольких местах пробили хвост моей машины; машина заколебалась, и я уже думал о посадке. Но уверяю вас, это не было малодушием; в эти мгновения я считал, что лучше просто разбиться. Посадка была бы мучительной, медленной смертью. Ведь только накануне я принимал участие в розыске наших двух пропавших товарищей летчиков. Они вылетели на разведку, и о них не было никаких сведений. С огромным трудом от крестьян на базаре кто-то из наших узнал, что их самолет спустился в 50 верстах от Тамбова. Туда и была отправлена группа на автомобилях под командованием Корфа, командира эскадрильи. С пулеметами, вооруженные, мы отправились к этой деревне, но ничего не могли добиться, потому что, кроме одного старика, в опустевшей кулацкой деревне мы не встретили никого.

Старик указал, где можно найти наших товарищей. Он повел нас на огород, где на грядах жирного чернозема зеленел лук, вился горох, краснели маки и где прекрасно пахло укропом. А рядом с колодцем виднелось то, что издали мы приняли за незасеянную гряду и что вблизи оказалось свежеразрыхленной и плохо утоптанной землей. И неожиданно мы увидели полусогнутую руку, которая торчала из этой свежесделанной грядки… Это была рука моего товарища по эскадрилье, рука, которую я так часто пожимал, которую я так часто видел в работе. Я узнал ее сразу, как сразу узнаем мы знакомое лицо. Там же лежало и изувеченное тело второго товарища. Мы приказали старику сколотить два гроба и бережно уложили эти тела…

Вот почему посадка была страшнее, чем смерть. Спокойствие однако помогло мне, несмотря на подбитый хвост, долететь до нашей части; то же спокойствие дало мне возможность однажды при вынужденной посадке спастись. Я вылетел, понадеявшись на наблюдателя, который был командиром отряда. Но оказалось, что он недостаточно знал местность и завел меня в сторону на 90 верст от Тамбова. Я летел туда 4 1/2 часа. Все горючее было сожжено, и нам пришлось сесть. Самое страшное было то, что при посадке мы увидели человеческую фигуру. Это значило, что мы обнаружены. Человек в военной фуражке и в красной кумачовой рубахе, — судя по виду, один из тех мужиков, которым пулемет уже давно заменил соху, подошел к нам. Я спросил его, что за город находится поблизости и в чьих руках там власть. Он выругался и сказал, что это Кирсанов, что со вчерашнего дня там „краснорожие".