Охота на ведьму - Алёна Харитонова

Однако вернулись совсем в растерянности — к «жирейным» обоз тоже не пришёл, а уж этим похуже ждать, чай, фрукты да ягоды заморские, они быстрее молока портятся. Вот и хлопотали в деревне и стар, и млад — варили варенья, павидлы, джэмы, компоты да прочие сласти, чтобы добро не пропало. И то беда — у них как раз клубника пошла, да хорошая такая, крупная. От щедрот и приезжим соседям отсыпали — побаловаться. Один пёс, ягода сия дольше двух дней не хранилась, а урожай в нонешнем году собирали ну прямо невмерный.

Потому, чего там в соседних деревнях творилось «жирейные» не знали, не до разъездов им было, хлопотали. Так и вернулся Кайве с мужиками в родную деревню несолоно хлебавши, разве только с ягодой. А чего там, в Гелинвире приключилось, так и не выяснили. Однако стало ясно, без поездки в стольный магический град не обойтись. Знамо дело — беда какая-то приключилась. Хотя на рассуждение Ульны, какая беда может с волшебниками статься? Да не просто с волшебниками, а с самыми сильными волшебниками королевств. Разве только со скуки перемрут, окаянные.

Старуха и впрямь недолюбливала магов. Да и за что их любить? Целыми днями без дела сидят, ни тебе по хозяйству поработать, ни чего путного смастерить. Только и могут, что языками чесать. Хотя за продукты деревенским платят всегда изрядно, да и слуг наградой не обходят, а уж слуг в Гелинвире — видимо-невидимо. Вообще, зря Гелинвир городом прозывают. Крепость это каменная. И стены у ней высотой, люди болтали, аж мало не сто аршин. Но Ульна не верила, на кой она такая нужна — стоаршинная? От кого прятаться? Разве только для щегольству. Сама Ульна крепость ни разу не видала, как-то не доводилось ей ездить в волшебный город, всё больше по хозяйству…

А ещё говорили, что в цитадели сей расчудесной никогда свечей не жгут, будто каким-то дивным неземным сиянием она вся озаряется и светло становится, как днём. Но уж это, ясное дело — брехали. Старший внук Кайве над бабкиными рассуждениями, правда, только посмеивался, он-то в Гелинвир постоянно обозы провожал, и крепость видел, и огни неземные. Да только Ульна ему не верила, не бывает такого, чтобы огонь сам по себе горел, без ничего. Где ж это видано? Чай, обманули бестолкового или сам чего приплёл для складу.

Вообще, окрест Гелинвира люди, как это ни странно, волшебства, почитай, и не знали. А и как узнать? Маги вечно за стенами стоаршинными заседают, разговоры умные разговаривают, так что в землях тутошних им показываться некогда, да и незачем. Ни единый колдун границ Фариджо никогда не переступал, а уж про всякую нечисть — ведьм там или ведьмаков (тьфу на них, проклятых) и говорить нечего. А стало быть, народ в здешних краях жил непуганый — ни колдунских козней не знал, ни хворей каких диковинных, ни прочей чудности.

Бывало, конечно, начинал кто-то страдать немочью, знахарям сельским к лечению неподвластной, но тогда скакал в Гелинвир кто из сродников, да клал в особую нишу в стене записку с прошением о помощи или привратнику словцо заветное шептал. И, почитай, часу не проходило, как кто из слуг выносил скляночку с заветным снадобьем аль другую какую припарку. Так и лечились.

А в град абы кого не пускали не из спеси вовсе и не по жадности. Тут ведь понимать надо — в крепость сию и короли наезжали, и амператоры заморские, да и немало людей в чинах самых разных наведывалось, и само собой, ещё учеников в Академии тьма-тьмущая. Потому-то волшебникам суета да шум в стоаршинных стенах не нужны. Народ-то, он ведь как устроен — чуть позволишь на диковинку поглазеть, сразу толпами повалят, а уж кому не захочется на огни неземные взглянуть? Вот и держали ворота запертыми, чтобы не лез кто попало да рвань всякая перехожая. Ну, а для просителей — нате, пожалуйте, чего надобно просите, сделаем, любое снадобье. На помощь целительскую волшебники не скаредничали. И хвори дивными зельями самые невероятные излечивали.

Только в эдакое лекарское волшебство Ульна и верила, только из-за него и смягчалась, когда доводилось по привычке ругать магов за дармоедство. А всё потому, что ей, старой, и самой однажды диковинную скляночку со снадобьем внук привёз. О прошлую зиму сие было. У ней тогда сердце царапало. Будто котёнок какой слева в груди сидел и скрёбся. Знахарь местный только руками развёл, мол, пожила, почтенная, пора и честь знать, вон уж, сколько лет оно у тебя справно стучит, подустало, видать, на девятом десятке-то…

Но домашние как узнали об эдаком ответе, ждать не стали, сразу отрядили Кайве к волшебникам. Одним днём внучок съездил — затемно выехал, затемно и вернулся. Скляночку заветную привёз, так что теперь Ульна по капельке в день на язык каплет и ничего, уснул котёнок, кохтей боле не выпускает. А то «пожила, почтенная»… Скажет ведь тоже, пёс шелудивый.

Так Ульна до самого рассвета и просидела у окна, думая о будущности, да о том, чего там в Гелинвире стряслось. Уж и Кайве давеча собрался с мужиками и кое-кем из «жирейных» съездить таки в столицу, узнать, что приключилось. Мол, и так выждали четыре дня, хватит уже, а коли и дела какие у волшебников, так не обидятся, поймут, что деревенские не из скаредности приехали — деньги за порченый товар просить, а проверить — не приключилось ли чего.

А потом, лишь рассвет позолотил окна, проснулись домашние. Жизнь в деревне, она раненько начинается. Кайве чуть свет к мужикам убёг, уговариваться, когда ехать, сноха по хозяйству захлопотала, ну и огольцов в поле погнала — сено ворошить.

Огольцы вернулись к полудню с медными от загара потными моськами. Тут и выяснилось, что никуда Кайве с мужиками не поедут — сено высохло, надо в стога укидывать да везти с поля на сеновалы. Работы тьма, почитай кажные руки на счету. Тут уж не до волшебников — чуть день проворонишь, да дождь пойдёт, как назло — так с носом и останешься. А чем потом скотину кормить? Плюнул Кайве, да не поехал никуда — завтра, сказал. Оно, конечно, можно было и обождать с сеном, но жила ещё в деревенских надежда на благополучный исход, что не сегодня завтра, а приедет-таки запоздалый обоз и снова всё станет на свои места.

За полдень, когда сено по полю было собрано в стога, деревенские вернулись отобедать и отдохнуть — намаялись, да и жара подступала самая невообразимая, только в дому пережидать. Ну, а к Ульне сон что ночью, что днём не шёл, проклятый. Потому, едва сморенные жарой и усталостью люди разбрелись по домам на отдых, старуха вышла на солнышко, погреть старые кости. Её-то, древнюю, жара давно не мучила — кровь уже, почитай, лет двадцать, как не грела, а в тишине посидеть — милое дело. Вот бабка обвязалась вышитым платком да выползла за околицу, опираясь на кривой, как и её собственные ноги, костыль. В деревне было тихо, только куры квохтали, да изредка хрипло горланил петух. Благодать.