Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Ближе к полудню он показал рукопись своему помощнику Ианно.

– Вот против чего нам предстоит сражаться.

Фра Филиппо с неудовольствием отметил, что пожилой карлик столь же колченог и косолап, как briccola[139] на трех опорах, и что солнечный свет сияет между его ногами таким образом, какой едва ли можно назвать христианским.

Ианно пошевелил ушами, над левым из которых располагалось крайне необычное и отталкивающее родимое пятно. Это была опухоль розового цвета размером с улитку, сморщенная и изрезанная извилинами, словно грецкий орех, и напоминающая крошечный человеческий мозг. Когда Ианно приходил в возбуждение, она наливалась цветом и даже, казалось, подергивалась.

Фра Филиппо старался не смотреть на нее; она приводила его в смятение, поэтому он уставился куда-то поверх плеча Ианно, пока помощник шепелявил:

– Ваша честь, я хочу, чтобы вы знали: нынче утром мне пришлось сурово истязать себя, потому что я ощутил в своей душе желание прикоснуться к печатной книге в библиотеке. А еще потому, что заглядывал в некоторые из тех томов, что приношу ежедневно в ваш кабинет.

– Ты поступил правильно, Ианно, хотя и переусердствовал, пожалуй. Кровь на твоей тунике может показаться кощунственной в том смысле, что напоминает священную светлую душу Господа нашего в дни его страданий. А теперь возьми этого Катулла и прочти.

На следующее утро Ианно вновь предстал перед ним, покрытый свежими пятнами крови и шрамами. Когда он непослушным голосом заговорил о книге, мозг над его левым ухом налился алым, подобно лаве.

– Это и в самом деле козни дьявола.

– Это – дело многорукого сатаны. А теперь у нас появился еще и германский демон, который способен размножить эту грязь в трехстах экземплярах за один раз. Только представь себе, Ианно, – голос фра Филиппо поднялся и завибрировал, как у мальчика-певчего из хора, – что каждую из этих трех сотен книг может прочесть дюжина людей, а это означает, что более трех с половиной тысяч душ будут испачканы скверной и отправятся в ад благодаря этой отвратительной печатной проделке дьявола.

– Боюсь, никакое самоистязание не сотрет зло, которое эта книга причинила мне, – с горячностью подхватил Ианно.

– Задумайся над тем, что будет, если оставить эту книгу там, где ее может найти какая-нибудь женщина? Подумай о том возбуждении в ее лоне, которое она породит. Подумай о похотливом и безнравственном поведении женщин, воспламененных этой книгой.

– Уже думаю, – хрипло прошептал Ианно. Его левая рука потянулась кверху, как всегда случалось с ним в минуты волнения, чтобы нежно погладить свой маленький мозг.

Фра Филиппо поспешно отвернулся, чувствуя, как к горлу его подступила тошнота.

Он стал читать вслух:

…Очи сладостные твои, Ювенций,Если б только лобзать мне дали вдосталь,Триста тысяч я раз их целовал бы.Никогда я себя не счел бы сытым,Если б даже тесней колосьев тощихПоднялась поцелуев наших нива.

Ианно громко застонал. Фра Филиппо сунул ему под нос оскорбительную страницу:

– Сегодня мне пришлось заняться кое-какими изысканиями, чтобы лучше понять эти тексты.

Ианно принялся переминаться с ноги на ногу. Фра Филиппо мимоходом спросил себя, уж не завшивел ли его помощник.

Он продолжал:

– Странное дело, однако же занятие оральным или анальным прелюбодейством не было чем-то аморальным для римлян, но по какой-то непонятной прихоти склонность к одному или другому считалась у них прегрешением.

Ианно заплясал на одной ноге, словно ошпарив другую крутым кипятком.

– Я должен немедленно оставить вас, ваша милость. Мне невозможно более и дышать, не подвергнув себя истязанию.

Фра Филиппо не слышал его, увлекшись своими язвительными размышлениями.

– Гротескные прелюбодеяния языческих богов – включая все виды скотоложства! – направлены на то, чтобы возбуждать порочные фантазии в слабых и неокрепших душах…

Ианно проскрежетал:

– Нет, мне действительно лучше удалиться…

– Они – прелюбодеи, все до единого. Их верховное божество, Юпитер, что он собой представляет, как не главного блудника, насильника и неверного супруга?

Ианно проблеял нечто невразумительное, поспешно пятясь из комнаты.

– Когда ты вернешься, мы начнем писать письма.

Письма были написаны. Своим неразборчивым почерком фра Филиппо поднял настоящую бурю против Катулла. Его перо, казалось, не знало ни минуты отдыха. В Венеции не осталось вельможи, который бы не получил от него личное послание, клеймящее новое порождение порока, создаваемое Венделином фон Шпейером.

Следите за своими сыновьями! – метал громы и молнии фра Филиппо. – Посмотрите на их простыни, нет ли там преступных пятен, которые вы там обязательно обнаружите, если книги подобного рода и далее будут появляться в Венеции!

Известно ли вам, что теперь молодые люди отправляются на Calle di Catullo[140] близ площади Сан-Марко и предаются там развратным и похотливым игрищам во имя поэта, который и вложил эти идеи в их умы? Там они соревнуются в том, кто выплеснет больше семени в воды канала, и прикасаются друг к другу нечистым образом. Даже в субботу они поднимают тосты во имя Лесбии, развратной героини поэм, и, похоже, отыскали в Венеции чужеземную женщину, которая олицетворяет ее для них. Эта Сосия, двойная женщина, провозглашена ими новой Лесбией.

– Позвольте мне заняться ею, – прорычал Ианно, выслушав первый, черновой вариант письма. – Я знаю кое-каких людей…

– О нет, оставим ее в покое на время. Некоторым образом она может быть нам полезна, а сама тем временем будет распространять сифилис среди наших врагов.

И он отправил Ианно на рынок Риальто, чтобы тот посеял первые ростки слухов. То есть он поручил Ианно нашептать на ухо самым словоохотливым владельцам лавок: «Не волнуйтесь, в краске печатников не содержится вредного яда».

Он устроил так, что во время своих проповедей молодые люди перебивали его вопросами.

– Фра Филиппо, – дружно выкрикивали они, – правда ли, что печатникам нужны детские волосы для производства бумаги?

Фра Филиппо расцвечивал свои проповеди оживленной жестикуляцией. Чтобы подчеркнуть смысл, вложенный им в очередное обличительное слово, он откидывался назад и изгибался, словно лук, медленно выдыхая какую-либо гласную, а в финале проникновенно сутулился, заканчивая вздох согласной, словно спуская с тетивы стрелу, сопровождая ее характерным движением руки. Те, кто подражал ему, и те, кто смеялся, вольно или невольно, но распространяли изрекаемые им послания.