"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

— Я книги еще протру, — Марфа поежилась от холодного воздуха, щекочущего затылок. — Разведу уксус и протру, еще не дай Господь, плесень заведется.

Вассиан стряхнул состриженные волосы с ее рясы.

— Протри. А как солнце выглянет, карты расстели и просуши, тоже чтоб не зацвели.

Протирать их нельзя, испортишь.

Карты в Чердынском монастыре были главной ценностью. Вассиан вычерчивал их, основываясь на поездках в становища зырян, вогулов и остяков, изучая их рисунки на оленьих шкурах и на бересте. Он и Марфу научил чертить, сейчас она перебеляла большую карту Пермского края.

— А что там за Большим Камнем? — спросила она как-то, когда они сидели в библиотеке.

Настоятель оторвался от писаний Иоанна Златоуста и внимательно взглянул на сестру.

— Никто не был еще там, по серьезному-то. Как братья Адашевы здесь были, думали мы сходить на восток, но даже если отсюда идти, то это полмесяца пути до гор, а там еще через них перевалить. Мало людей у Адашевых было, а путь туда долог и труден.

— А что остяки сказывают? — Марфа очинила перо и стала аккуратно вычерчивать сложный, похожий на дерево рисунок рек.

Вассиан закашлялся и сплюнул кровавую мокроту, утерев губы платком.

— Остяки не всегда тут бывают. Зыряне и вогулы за горы не ходят, а остяки, коль и прикочуют с востока, то ненадолго, еще никому не удалось их расспросить.

— Как лето будет, — сказала Марфа, — надо келью твою помыть и побелить заново. А одежду сжечь и новую завести. Вот это, — она кивнула на красное пятно на платке, — хворь серьезная.

— Матушка твоя, благослови Господь душу ее, то же говорила, когда вы приезжали, ты еще маленькая была, не помнишь небось. Летом мне лучше, это все зима-злодейка, больно она у нас долгая.

При упоминании о матери на глаза Марфы навернулись слезы. Она отодвинулась от стола, чтобы не испортить карту. Вассиан подхватил костыль. Ходил он для калеки удивительно резво. «Как я первый шаг сделал, так все время с ним, привык уже.» Он склонился над Марфой, поцеловал ее в колючий затылок.

— Ну, ну, будет, не плачь, Господь услышит, он сирот защитник и покровитель.

Марфа, шмыгнув носом, кивнула и снова взялась за карту.

Письмо от венчавшего ее с Петей архиепископа казанского Германа — давнего друга Вассиана — добралось до Колвы уже после Покрова. Брат позвал ее к себе в келью.

— Читай, а как прочтешь, сожги при мне. Хоть я в братии своей и уверен, хоть и не станет тебя Матвей в мужском монастыре искать, все одно такое лучше огню предать.

Она сидела на холодном, беленом подоконнике, крохотное оконце было залеплено ранним волглым снегом — и читала.

«А сей блудник, брат твой Матвей Вельяминов обрел власть великую. Как он в руки царя отца вашего и жену его предал, так тот только ему и доверяет с тех пор. Поставил он Матвея главой над людьми государевыми, и те, что хотят, то и творят. Немало семей достойных предали бесчестию и разорению. Матвей же, сказывают, сжег отца вашего вместе с мачехой в усадьбе их подмосковной, даже могил от них не осталось.

Меня же государь держит в митрополичьих покоях, хоша я сказал и ему, и собору, что нет моего желания быть митрополитом московским, и что единственное, чего я хочу, — вернуться в Казань. А что я тебе отписал касательно произвола людей государевых, тако же я сказал и царю и буду повторять до самой смерти моей.

Марфа поднесла грамоту к свече, та вспыхнула и затрещала, обжигая пальцы. Ничто была эта боль по сравнению с тем, как стонала, ища утешения, душа ее.

— Вассиан, как же теперь, что же это? — Она потерянно взглянула на старшего брата и увидела, что он, прежде казавшийся ей сухим и неблизким, плачет, обхватив руками рано поседевшую голову. Она присела рядом, обняла его.

— Сироты мы с тобой, сестра. — В синих, вельяминовских глазах, стояли слезы. — И того хуже, что наш брат своей рукой это сотворил.

Марфа всю ночь стояла на коленях в стылой монастырской церкви. Икона Богородицы была древнего новгородского письма, привезенная сюда еще Стефаном Пермским, благословленная, по преданию, святым юродивым Прокопием Устюжским. Тонкостью и благородством черт, внимательным взглядом светлых глаз северная Богоматерь удивительным образом напоминала девушке ее мать.

Поутру Вассиан нашел Марфу распростертой на каменном полу и отвел к себе в келью. Там он встряхнул ее за плечи: «Ты одна из семьи осталась. Матвей не брат нам более, а я инок да калека. Тебе честь рода нашего хранить да детей рожать. Зря что ли предок наш пришел из земли варяжской служить великому князю Ярославу Владимировичу? Мать князя Дмитрия, что татар на поле Куликовом разбил, была Вельяминова, род наш служил отчизне верно и будет служить ей далее. Ты в ответе за будущее семьи нашей».

— Мне сейчас, Вассиан, и не жить бы вовсе. — Марфа вытерла рукавом рясы заплаканное лицо. — Как я дальше буду, одна совсем?

— Сего, Марфуша, ты говорить не моги, сколь нам отпущено — о том лишь Господь ведает.

У тебя муж есть. Тоже из семьи старинной и честной. Вместе по жизни пойдете.

— А вдруг не вернется он за мной? — Марфа вдруг испугалась, что может остаться вдовой, так и не став женой по-настоящему.

— Судя по тому, что мне батюшка наш покойный отписывал, — усмехнулся Вассиан, — твой Петр за тобой чрез огонь и воду пройдет, ничего не убоится, ничто его не остановит.

Как началось таяние льдов на Колве и Вишере, Марфа каждый день поднималась на колокольню монастыря и смотрела на дорогу, что вела из Чердыни — не едет ли по ней одинокий всадник.

Вассиан подмел с пола кельи волосы.

— Как книги протрешь, зачинай собираться.

— Едем куда? — Марфа поднялась и одернула рясу.

— Как есть послушник, — удовлетворенно хмыкнул Вассиан. — Вот и пригодилась моя увечность — не приходится каждому объяснять, почему игумен при себе келейника особливо держит. Едем, да. Сходишь к отцу-келарю, возьмешь у него припасов на неделю. И даю тебе послушание — блинов напеки, дети у остяков до них больно охочи.

Марфа скорчила недовольную гримаску.

— И нечего тут рожи корчить, — брат потрепал ее по колкому затылку. — Отец наш тебя воинскому промыслу обучил, матушка твоя — премудрости книжной, кому-то надо тебя и в бабьих рукомеслах наставить. Так кому ж, как не мне — настоятелю в монастыре мужском!

Марфа прыснула в кулачок и вдруг призналась: «Жаль мне уезжать отсюда будет, братик».

— Да и мне жаль, однако не думаю, что мужу твоему по сердцу придется, что жена его в келейниках ходит! — Вассиан развернул большую карту окрестностей монастыря. — Вот, смотри. Сюда, — он провел пальцем от Чердыни на северо-восток, — остяки прикочевали.

Сейчас съездим к ним, Евангелие потолкуем на их языке, может, и окрестим кого. Непростые это остяки, не местные, а которые за Камнем Большим обретаются, может, даже карту удастся нарисовать. Вождем у них Тайбохтой, толковый малый, по-нашему немного знает, я с ним говорил года два назад. Ну иди, с Богом, в библиотеку, а потом сбираться пора.

— Прости батюшка, благослови, батюшка, — Марфа сотворила перед братом метание[11], и выскользнула из кельи.

Они ехали по натоптанной, конской тропе. Вассиан на удивление хорошо держался в седле.

— Как у Троицы монашествовал, — рассказывал он неторопливо, — дак не знал, с какой стороны к коню подойти. А сюда приехал, пришлось научиться — край большой, и живут все инородцы кто где, пешком не находишься.

— А батюшка тебя на коня разве не сажал?

— Я ведь калекой родился, — горько усмехнулся Вассиан. — Матушка моя покойная, Аграфена Матвеевна, хоть и не след так говорить, не любила меня. Шутка ли, убогого первенца принести, да еще и такому отцу, как Федор Васильевич!

— Не верю я, что батюшка наш тебя не привечал. Доброе сердце у него было, не мог он дитя родное оттолкнуть.

— Нет, конечно, — Вассиан улыбнулся и на мгновение стал похож на отца. — Он меня и читать обучил, и писать, и греческому немного. Это потом уже, когда мне шесть лет было, и Матвей народился, стало понятно, кто наследником будет. Мать его так пестовала, что обо мне и забыла вовсе.