Русская жизнь-цитаты 21-30.06.2024 - Русская жизнь-цитаты

управления. При любом режиме надо внятно урегулировать главный бюджетный вопрос России — как и кем собираются нефтегазовые доходы и как из них финансируются соцтраты и, в первую очередь, пенсии. В тексте это изложено путано и туманно. Но можно исправить. И заодно стоит исправить схему дележки налоговых доходов, тоже прописанную неясно и, похоже, отдающую непомерно большую их долю федеральному уровню управления. А уровню республик — явно пониженную и заметно меньшую, чем даже сейчас. И совсем уж ничтожную — муниципальному, так нелюбимому авторами. Подтянуть эти пункты и придать всему сочинению внутреннюю гармонию, повторю, легко. А вот его стержневые идеи умозрительны и опасны. Но их определенно стоит обдумать всем другим составителям конституционных проектов. Это совсем не пустой текст..."

  Сергей Шелин - Насчет русской конституции, которую составили... | Facebook

June 27, 2024 03:50

МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ. МИХАИЛ ШИШКИН — BAbook

МЕСТА СОЕДИНЕНИЯ С ЖИЗНЬЮ Незадолго до выхода книги «Мои. Эссе о русской литературе» (Издательство BAbook. 2024) Михаил Шишкин сказал в интервью: «Все слова в России давно изнасилованы самым непотребным образом и означают что угодно, кроме того, что они должны означать. Для того, чтобы взять изолгавшиеся, дохлые слова и сказать что-то живое, настоящее, и нужна литература». И каждое эссе в его книге (большинство из них были написаны по-немецки и впервые выходят в переводе на русский язык) посвящено тому, как выглядит в его глазах русский писатель, который сказал что-то живое и настоящее. Мой Пушкин, мой Толстой, мой Чехов и другие русские классики XIX века. Из ХХ века к ним присоединен Михаил Пришвин и два современника Михаила Шишкина - драгоценный для него Владимир Шаров, о котором он говорит «мой» еще и по праву дружбы, и Дмитрий Рагозин, которого он поставил в свой ряд значимости не в последнюю очередь потому, что этому прозаику «родственен весь Серебряный век, вся культура того времени и прежде всего «Мир искусства» с его маскарадной попыткой убежать от пошлой реальности». О крупных явлениях искусства Михаил Шишкин и пишет крупно и блистательно. Его эссе «Больше чем Джойс» было ярким тому свидетельством, и книга новых эссе дает такие свидетельства снова. В них нет и тени излюбленной концепции российских литераторов «я и Толстоевский». И разбора творчества того или иного писателя ради разбора творчества в них тоже нет. Михаил Шишкин стремится сказать о том, что, собственно, и делает значимым написанное выбранными им авторами - о соединении этого написанного с жизнью людей. Места соединения болезненны. Мысли, возникающие при этом, остры и значительны.  «Московский улус Золотой Орды проспал Возрождение и Реформацию. Русское сознание проснулось лишь в век Просвещения и обнаружило себя образованным барином в окружении рабов. «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала…». Может быть, это главный урок, который дал Пушкин: смысл жизни не в выживании, а в сохранении человеческого достоинства. Защитить честь и достоинство можно только всей своей жизнью. Оставаться самим собой до конца. Этому нельзя научить. Это можно только показать. Он показал это в поединке на Черной речке. От Черной речки протянута нить до Лобного места и ведет дальше — через колонию «Полярный волк» в Харпе — в будущее». («Мой Пушкин»). «Эти волшебные строки заставляли поколения русских верить в Россию, если не в ее настоящее, так хотя бы в будущее. «Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ!» А Русь-тройка неслась в преисподнюю. Куда еще могла нестись бричка, которая везла Чичикова, его автора и всю русскую историю — только в реальное будущее, только в катастрофу XX века. Перед ним была огромная страна, заселенная живыми мертвецами, и их нужно было воскресить, вдохнуть в них душу. Эту задачу поставил себе тот, кого читающее общество приняло за сатирика. Кажется, вся жизнь Гоголя состоит из недоразумений и непонимания». («Мой Гоголь»). «По страницам русских романов разбредаются, гонимые кириллицей, «лишние люди». Частная жизнь — основа западной цивилизации — была поставлена в России под сомнение. Как долго может протянуть в России честный чиновник или исполняющий все законы делец? Обломов выбирает жизнь аутсайдера. Русский парадокс: хочешь прожить жизнь с достоинством — лучше вовсе не вставать с дивана». («Мой Гончаров»). «С романами Толстого и Достоевского началось вторжение нерационального в западный научный век пара и электричества. Русские слоны полезли в европейскую посудную лавку. Вот в чем заключается поистине шокирующее воздействие Достоевского на просвещенных западных читателей: в своих романах он забирает их с собой на отчаянный, страстный поиск живой веры. В качестве благодарности за годы, проведенные писателем в Швейцарии, жители альпийской республики получили следующие строки: «О, если б Вы понятие имели об гадости жить за границей на месте, если б Вы понятие имели о бесчестности, низости, невероятной тупости и неразвитости швейцарцев. Конечно, немцы хуже, но и эти стоят чего-нибудь!». Николай Страхов, друг и биограф Достоевского, вспоминал в письме к Льву Толстому: «В Швейцарии, при мне, он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: "Я ведь тоже человек". Помню, как тогда же мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности и что тут отозвались понятия вольной Швейцарии о правах человека». («Мой Достоевский»).  «Толстой за несколько недель до смерти записывал в дневнике: «Машины — чтобы сделать что? Телеграфы — чтобы передавать что? Школы, университеты, академии — чтобы обучать чему? Собрания — чтобы обсуждать что? Книги, газеты — чтобы распространять сведения о чем? Железные дороги чтобы ездить кому и куда? Собранные вместе и подчиненные одной власти миллионы людей для того — чтобы делать что?» Все это звучит очень наивно. Но это толстовская наивность с силой землетрясения. Толстой объявляет войну мироустройству. «Хаджи-Мурат» совершенно не соответствует мировоззрению Толстого, даже противоречит ему. Жизненная сила героя разрушает все, что писал и проповедовал автор: непротивление злу, заповедь о любви к ближнему. История, в которой все пропитано смертью, — настоящий гимн жизни. Этот текст — восстание слов, текст-бунт против своего создателя. С точки зрения проповедника и моралиста Толстого, это поражение. Перо Толстого пошло своим путем, объявило о своей независимости и не подчинилось его идеям». («Мой Толстой»).  «В овраге» живут еще не ставшие людьми люди, которых не должно