Дочь Востока. Автобиография. - Беназир Бхутто

Мама прошла процедуры CATSCAN и весь положенный курс лечения в Западной Германии. Она хорошо перенесла лечение, распространение опухоли удалось остановить. Я тем временем оставалась под охраной на Клифтон, 70. Внутри дома несли вахту одиннадцать тюремных надзирателей. Снаружи посты военизированных пограничников окружали дом с интервалом в два фута. Фургоны военной разведки дежурили круглосуточно у передних и задних ворот. Мне предстояло провести в окружении превосходящих сил противника четырнадцать долгих месяцев.

* * *

Не отрываясь, взахлеб прочла я книгу Хакопо Тимерма-на «Узник без имени, камера без номера», дневник издателя-газетчика, проведшего два с половиной года в застенках военного режима Аргентины. «Зеркало наших душ, — записала я в своем дневнике, — отражение наших скорбных глаз в переполненных скорбью глазах с другого континента». Когда я читала его описание пытки на электрическом стуле, слова прыгали со страницы в мои глаза. Тело разрывается на части, пишет Тимерман, но каким-то чудом на коже не остается ни следа. Политического заключенного после пытки спихивают со стула, сам он двигаться не в состоянии. Чуть отдышится — и снова начинается мучение. Об Аргентине он пишет или о допросных камерах военного режима Пакистана?

Президентский указ № 4 от 24 марта 1982 года. Судопроизводство специальных военных трибуналов отныне проводится секретно, in camera. Трибунал не обязан никого информировать, когда состоится процесс, кто обвиняемый, какие предъявлены обвинения, каков приговор. Чтобы предотвратить утечку информации, предусмотрены наказания для адвокатов и всех, как-либо связанных с процессом, за передачу данных тем, «кого это не касается».

Указ военного положения № 54 от 23 сентября 1982 года с обратным действием вплоть до даты переворота, 5 июля 1977 года. Смертная казнь отныне грозит каждому, совершившему действия, «грозящие вызвать неуверенность, страх или иные негативные реакции населения». Смертная казнь также полагается каждому, кто знал о таких действиях и не донес военной администрации. При этом обвиняемый предполагается виновным, «пока не докажет обратного».

В октябре в Карачи встретились две тысячи юристов, чтобы потребовать восстановления гражданских свобод. Организаторов конференции арестовали и приговорили каждого к году заключения строгого режима. Через две недели арестовали господина Хафиза Лахо, бывшего адвоката моего отца, и секретаря ассоциации юристов Карачи.

В декабре газеты сообщили о визите Зии в Вашингтон, о его встречах с президентом Рейганом и членами конгресса. В том же самом декабре в Пакистане состоялось более двадцати казней. Знали члены конгресса о нарушениях прав человека в Пакистане? Интересовались ли они этим?

Ответ на этот вопрос я получила лишь через три года. Зия ожидал, что его визит в Вашингтон обернется триумфом, но вместо этого попал под огонь критики во время встречи с членами сенатского комитета по иностранным делам.

«Присутствующие хорошо заметили, что генерал сохранял спокойствие и уверенность, пока сенатор Пелл не вручил ему письмо, выражающее озабоченность комитета состоянием некоторых политических противников режима, — писал Джек Андерсон в «Вашингтон пост». — Открывало список имя Беназир Бхутто».

Зия, как сообщают, вспылил, когда сенатор Пелл не захотел оставлять вопрос о политических заключенных открытым.

«Вот что я вам скажу, сенатор, — начал Зия, заявил, что я нарушила «закон» и сообщил: — Она живет в доме, какого никакой сенатор не имеет». Он также утверждал, что я принимаю гостей, и заключил тем, что я могу пользоваться телефоном.

Питер Гэлбрайт, услышав об этом заявлении, снял трубку и позвонил на Клифтон, 70. Ответил мужской голос, и Питер сообщил, что хочет говорить со мной.

«С ней нельзя говорить. Она заключенная».

«Я звоню из сената Соединенных Штатов, — не сдавался Питер. — Тут только что побывал ваш президент и рассказывал нам, что мисс Бхутто может пользоваться телефоном».

«Нет, нет, не позволено. Запрещено». — И собеседник Питера Гэлбрайта прервал связь.

25 декабря, день рождения основателя Пакистана, я провела в изоляции на Клифтон, 70. Одна оставалась и в Новый год, и в день рождения отца. В начале 1983 года я осознала, что с 1977-го лишь один год встретила на свободе. Ночью начала скрипеть зубами, утром просыпалась, настолько плотно сжав пальцы, что не сразу могла их разжать.

«Искренне благодарна я Господу за все, чем он меня благословил, — записала я тогда в дневнике. — Мое имя, честь, репутация, жизнь, отец, мать, братья, сестра, образование, свободная речь, действуют обе руки и обе ноги, зрение, слух, никаких уродующих шрамов...» Список этот я продолжала и продолжала, чтобы истребить все время возникавшую во мне жалость к самой себе. Другим узникам режима приходилось куда хуже в их холодных зимних камерах.

Один из наших старых семейных слуг похвастался однажды новым шерстяным шарфом. Такие шарфы, сказал он, дешево продают афганские беженцы на черном рынке. Я тайком передала сообщение на волю, заказать шарфы с красно-зелено-черными концами — цвета ПНП. Тысячи таких шарфов в комплекте с носками и свитерами мы разослали по тюрьмам Синдха.

Снова задергало в ухе, заболели зубы, десны, а теперь еще и суставы.

— Ничего с вашим ухом не происходит, — сообщил мне врач в военно-морском госпитале в Карачи.

Их стоматолог оказался столь же «квалифицированным». Он спросил меня, какой зуб у меня болит, чтобы снять с него рентгенограмму.

—Я не знаю конкретно, какой зуб, — ответила я ему. — Вы дантист, не я. Болит вот тут, в этой области, все болит.

—Но мы не можем впустую гонять рентген!

Британская пресса начала обсасывать тему моего здоровья. Министр информации в пакистанском посольстве тут же отреагировал.

— Когда она жалуется на здоровье, ее тут же доставляют в лучший госпиталь Карачи, — заявил Кутубуддин Азиз репортеру «Гардиан». — Из-за интенсивного курения у нее возникли проблемы с деснами, и ее лечит квалифицированный дантист, которого она сама выбрала.

Снова ложь. Ни одного врача не дали мне выбрать. Кроме того, я вообще не курю.

Мне катастрофически не хватало информационных контактов, обмена идеями, собеседников. Счастье, что в доме на Клифтон со мной остались кошки, но беседа с кошками носит несколько односторонний характер. Режиму на руку, если я засохну без живого общения. И потому я несказанно удивилась, когда в марте 1983 года получила повестку на явку в суд в качестве свидетеля по делу некоего Джама Заки, коммуниста, обвиняемого в целой куче ужасных преступлений, среди которых подрывная деятельность против идеологии Пакистана и распространение настроений неудовлетворенности в вооруженных силах.