Русская фантастика 2015 - Андрей Бочаров

– Что ж, – после недолгого молчания вымолвил аббат. – Все мы, по сути, грязь и тлен. Пусть войдет.

– Я того, ваше преподобие, это, – кланяясь, точно заведенный, бормотал Мач, – я тут, это. Заплатить. А монеты, стало быть, какие-то, словом, не такие. И не знаю, так я, того… – Он вновь склонился и протянул святому отцу слегка потертый, не слишком круглый золотой.

– Это что же? – принимая лепту из рук пастуха, заинтересованно спросил аббат. И, увидев вычеканенный профиль, замер, часто моргая.

– Я должен-то двенадцать шиллингов, – напомнил простодушный сын мельника. – Вот, мне б, это, узнать, хватит ли?

– У тебя что же, есть еще такие монеты?

– Вот! – Крестьянин полез в поясную суму и продемонстрировал еще три блестящих кругляша.

– Это старые монеты, – величественно пояснил святоша, – ты должен понимать, Мач, очень старые.

– Так что же, и цены им вовсе нет? – всхлипнул сельский дурачок.

– Отчего ж, – утешил его настоятель, быстро сгребая золото с открытой ладони. – Всему на свете какая-то цена да имеется. Так и быть, я приму их, но ответь мне всю правду, сын мой, где ты взял эти монетки? И будь честен, как на исповеди.

– Я? Да… я, конечно! – засуетился Мач. – Второго дня, как обычно, стадо пас, а одна черная овца возьми, да и сбеги, лихоманка ее побери! Прости меня господи, чего это я? – Он хлопнул себя ладонью по губам. – Ну, я того, искать ее пошел. Везде смотрел, а эта… – Он замялся, явно опуская крепкое словцо. – Ну, словом, хозяин бы меня поленом так отходил, – неделю бы на брюхе спал! Он ведь каков, у него нрав-то, ого, крутой! А ежели за бич возьмется, то и вовсе…

– Ты говорил о несчастной овце, сын мой, – требовательно напомнил аббат.

– Да-да, об этой несчастной твари, будь она неладна. Я все ноги сбил, пока искал! Уж стемнело вовсе, я сам чуть жив. Филин ухает, волки ему подвывают – уж думал, конец ей настал. Да и мне заодно! Иду, ну, это, шепчу: «Помилуй меня, господи». Вдруг чуть слышно: «Бе-е-е». – Пастух остановился, затем вновь заблеял, почти неотличимо от настоящего породистого барана. Судя по блаженной улыбке, процесс доставлял парню истинное удовольствие.

– Я понял, понял, – оборвал овечий концерт священнослужитель. – Что было дальше?

– А дальше-то что, – сконфуженный пастушонок испуганно поглядел на собеседника, – я, стало быть, на голос. Там камни большие, склон и дыра. Ну, и моя овечка из той дыры: «Бе-е, бе-е». – Он вновь увлеченно заблеял.

– Да хватит уже! – не выдержал аббат и перекрестился, раскаиваясь в собственном гневе. – Будь краток, Майкл, и не смей здесь блеять. Тут божий дом, а не овчарня!

– Ой, я того, простите меня! И не сообразил как-то. Помилуй, боже, господь всемогущий, грешного раба твоего! – Позабыв о рассказе, крестьянин упал на колени перед распятием и стал широко креститься, шепча слова молитвы.

– Вернемся же к агнцу, сын мой, – морщась от зловония и непроходимой тупости невежды, потребовал настоятель.

– Я сейчас, уже скоро! – на миг отвлекаясь от слов молитвы, пообещал сын мельника. – Теперь Он не держит зла на меня? – косясь на священнослужителя, поинтересовался парень.

– Уверяю тебя, больше не держит. Поднимайся. Ты рассказывал о найденной овце. Продолжай, я слушаю.

– Ну да, – обрадованно заговорил Мач. – У меня, стало быть, фонарь был. А от свечи уж и остался-то всего огарочек, малюсенький. Ну, я того, думаю, как догорит, совсем темень будет, хоть глаз коли. А в дыру все же полез. Ох, и натерпелся страху!

– А что овца? – перебил настоятель.

– Овца – не знаю. Но, это, по всему видать, тоже не сладко ей пришлось. Обделалась изрядно и блеяла так жалобно: «Бе-е», – начал было сын мельника.

– Ладно, оставь овцу…

– Да как же оставь?! Мне, того, без нее на глаза хозяину – краше в омут!

– Хорошо, – сквозь зубы процедил настоятель. – Я так понимаю, ты спас ее. Одобряю, сын мой. Но откуда взялись монеты?

– А я что ж, не сказал? – Пастух захлопал глазами. – Вот же ж дурья башка… Это я потому такой дурень, что в детстве…

– Ответствуй, сын мой, где ты взял монеты?!

– Так ведь там же и взял.

– Где «там»? – Глаз аббата стал нервно подергиваться.

– Ну, это, где овца блеяла. Я как полез, камень отвалился, а под камнем они, значит, и были.

– И ты, стало быть, забрал оттуда все?

– Да не, что вы! – отмахнулся Мач. – Куда ж мне столько-то? Там и монеты, и блестящее разное было. Я б столько не унес…

– Такие монеты? – уже куда мягче поинтересовался служитель Господа.

– Ага, такие же, вот столько! – Крестьянин широко раскинул руки. – Я и подумал, может, тот, кто спрятал, не заметит, если я эти монетки возьму. Мне ж только долг уплатить. Может, Господь послал их мне за спасение бедной овечки, она ж там так жалобно: «Бе-е», – пролепетал сельский дурачок, хлопая глазами. – Я ж ни-ни, вы не подумайте…

– Хорошо, сын мой, хорошо. Я верю, что ты не нарушал заповеди «Не укради». Однако ж скажи, где находится то место, в которое столь неосторожно забрела твоя овца?

– Так разве ж она моя? Это ж кучерова… – начал было сын мельника.

– Скажи, и я обещаю, что у тебя будет не одна, а целых три овцы.

– Эх! – на глазах пастуха выступили слезы. – Кабы я знал… Но, это, брел я наугад, ночь была, ну вот, не светлее вашей сутаны. Если б овечка не говорила «бе-е», – он захлопал себе ладонью по губам, – то и не сыскал бы. А потом, того, свеча и вовсе погасла. Обратно мы плутали так, что думал, либо окажемся в волчьей пасти, либо ж выйдем где-нибудь в Дербишире. Одно могу сказать, неподалеку все дело было. Стадо-то, того, общинное, разве ж далеко погонишь? Ну а под утро, слава Господу всеблагому и милосердному, к селению на собачий лай живехонек и целехонек вышел. И овечка, стало быть, со мной, и так радостно… – Мач открыл было рот, чтобы заблеять, но аббат успел первым.

– Благодарю тебя, сын мой. Ступай с миром.

– Так, стало быть, я ничего уже не должен монастырю?

– Ничего, – святой отец перекрестил деревенского пастуха. – Ступай.

Выслушав доклад, шериф Ноттингемский поглядел на сэра Роберта.

– Ваш дядюшка заглотил наживку.

– Я готов был поставить обрезанный шиллинг против булатного меча, что так и будет. У моего дорогого родича при виде золота мозги отшибает, точно от удара палицей. Готов поклясться, этот упырь отобрал у Мача все монеты до единой. Хотя в прежние времена каждая из них стоила по 32 серебряных пенни!

– Но откуда у вас это золото?

– Еще до похода углубляли ров вокруг Локсли и нашли монеты и кое-какие украшения. Хранил на черный день. Некоторая польза от находки была уже тогда: ров получился в полтора раза глубже и в два раза шире. – Роберт засмеялся. – Вот черный день и настал.

– Что ж, держу пари, аббат запретил своему клиру упоминать о посещении Мача, и тем более о золоте. Но тут зуда не унять – очень скоро весть разлетится по всей Англии. Остались кое-какие мелочи. Но с ними мой капеллан справится без труда. Главное, дорогой друг, вы не оплошайте.

– Это уж можете не сомневаться, – усмехнулся Фитц-Уолтер. – Но вам бы стоило подобрать какое-нибудь звонкое прозвание. Не станете же вы орудовать в Шервудских чащобах, как доблестный сэр Роберт Локсли.

– Это верно. Что, если Робин[7] Свирепый?

Шериф покачал головой.

– По-моему, глупее не придумаешь. Свирепая малиновка. А вот… – Он на мгновение задумался. – По-моему, недурно. Здесь, на севере королевства, «грабеж на лесной дороге» звучит как «роб ин худ». А имя могло бы звучать так: Робин Худ.

– И это ваша хорошая мысль?! Что ж получится: «малиновка в капюшоне», или «малиновка под колпаком»?!

– Звучит интригующе. Если вы еще прикажете своим парням носить капюшоны, оно и практичнее будет.

– Нет, Фитц, уж лучше я буду славным Робином – Робин Гудом.

– Гуд, Худ… А капюшон не помешает. – Он подозвал юного оруженосца и дал ему знак наполнить кубки. – За новоокрещенного!

… Корчмарь со стуком поставил на стол глиняную чашку и, внутренне негодуя против столь расточительного обращения с добрым вином, стал ее наполнять.

– И вы ему верите, сэр рыцарь?! – еле сдерживая злость, проговорил он. – Ну откуда, спрашивается, ему знать, о чем говорил настоятель аббатства Святой Девы Марии с дурачком Мачем, и о беседе, страшно подумать, Робин Гуда с шерифом Ноттингемским?!

– Ха! Ты, кладбище недожаренных бифштексов! Конечно, тебе страшно подумать, ты отродясь боялся использовать голову по прямому назначению. Так и помрешь болваном. Ну, да бог с тобой. А я одно скажу – аббат того меда к Петрову дню так и не дождался, – из угла послышались громкие жадные глотки. Чаша быстро опустела, и вслед за этим властный старческий голос потребовал: – Лей!

– Ну что ж, милорд, я продолжаю…

… Благочестивый брат был столь широк в плечах, что при беглом взгляде не сразу бросалось в глаза, насколько он высок ростом. Закончив оттачивать перо, монах протянул его сидевшему рядом юнцу и пробасил громогласно: