Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия

Или этот иронический человек прозревал, что Сталин чудовищно одинок?

Впрочем, все к лучшему в этом лучшем из миров. Думаю, Сталин был гораздо скучнее, чем он представлялся писателю.

А иногда мне кажется, что Сталин знал то, о чем не догадывался Булгаков: дружба с ним, Сталиным, была смертельно опасна. Приближаться к нему было опасно. Не потому ли он так никогда и не встретился ни с Булгаковым, ни с Пастернаком…

Размышления у книжной полки

Как будто протираешь стекло…

Мемуаристы иногда сочиняют восхитительные вещи. Например, Сергей Ермолинский о Булгакове: «Однажды, наклонившись к моему уху, он сказал: — Сергей, надо взрывать прозу»[178].

Переиздавая свои мемуары, Ермолинский эту фразу опустил — вероятно, ввиду ее недостоверности. А как хотелось бы, чтобы Булгаков и в самом деле сказал что-нибудь в таком роде.

Проза «Мастера и Маргариты», проза о сиюминутном — и вечном, о низменном — и высоком, о сиюминутном — на фоне вечного и высоком — на плотном фоне низменного, — это безусловно другая проза по отношению к классическому реализму Х1Х и начала ХХ века. Роман написан иначе.

Классический реализм взломан здесь уже самой структурой романа — этими параметрами и размещением персонажей в пространствах действия. Три крупные фигуры в центре — Пилат, Иешуа, Воланд. Причем Пилат и Иешуа — фигуры не просто исторические, но неизмеримо бoльшие, чем исторические, а Воланд — совершенно внеисторическая фигура.

Рядом с ними, загадочным образом становясь соизмеримыми им, вырастают мастер и Маргарита. Это персонажи как бы из реалистического романа. Но обрисованные — особенно мастер — не принятыми в реализме приемами, пожалуй, условно, даже схематично, они необыкновенно впечатляющи и значительны. Не случайно первые критики и исследователи называли героя романа — Мастером, с большой буквы. Потребовалось время, нужно было привыкнуть, чтобы научиться именовать его просто мастером, как это делает автор.

Другие персонажи романа — все эти Берлиозы, Лиходеевы, Варенухи, Латунские — соприкасающиеся или хотя бы косвенно пересекающиеся с мастером, Маргаритой или Воландом, выглядят мизерно ничтожными, почти бесплотными. Театр теней? Театр кукол? Наверно, так представляются они Воланду. И только отсвет страдания, касающийся то одного, то другого из них, настойчиво напоминает, что они — люди.

Новое по форме произведение искусства иногда открывает новое направление в искусстве, новую школу. С «Мастером и Маргаритой» этого, кажется, не произойдет: подражатели романа есть и будут, продолжатели — вряд ли. По-видимому, роман относится к тому ряду сильных и одиноких явлений литературы, к которому принадлежат «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Путешествия Гулливера», «Дон Кихот».

И тем не менее многими нитями роман прочно связан с литературой прошлого.

Известно, что большие писатели читают. Это профессионально. Читают классику, у которой учатся и с которой спорят. Читают современников, то принимая их, то отвергая и отталкиваясь от них и тем самым настойчиво проясняя и утверждая свою собственную индивидуальность. Читают специальную литературу, решая какие-то рабочие вопросы. Заглядывают в словари…

В жизни Михаила Булгакова библиотека занимала существенное место. Он писал матери в ноябре 1921 года: «…В каких условиях мне приходится осуществлять свою idee-fixe. А заключается она в том, чтоб в 3 года восстановить норму — квартиру, одежду, пищу и книги. Удастся ли — увидим».

Брату в феврале 1930-го: «15 марта наступит первый платеж фининспекции <…>. Полагаю, что если какого-нибудь чуда не случится, в квартирке моей миленькой и сырой вдребезги <…> не останется ни одного предмета. Барахло меня трогает мало. Ну, стулья, чашки, черт с ними. Боюсь за книги! Библиотека у меня плохая, но все же без книг мне гроб! Когда я работаю, я работаю очень серьезно — надо много читать».

Иногда он посещал публичную библиотеку. В Москве, в «Ленинку», случалось, брал с собой взволнованную таким доверием Елену Сергеевну, как когда-то в Киеве брал с собою в публичную библиотеку Татьяну. Обе это запомнили.

А Наталия Шапошникова, внучка Б. В. Шапошникова, рассказывает со слов своей бабушки Наталии Казимировны, что Булгаков посещал богатую библиотеку Академии художественных наук (ГАХН) на Пречистенке: там с 1923 года до закрытия Академии в 1930-м был читальный зал[179].

И все-таки предпочитал работать дома. В 1920-е и в 1930-е годы в Москве процветала букинистика: распродавались — сбрасывались — старые, любовно собранные, богатые ценнейшими изданиями библиотеки. Булгаков в книжных магазинах бывал, букинисты знали его.

Внимательно составленная писательская библиотека Булгакова ушла в небытие. Как это произошло, я писала подробно[180] и повторяться не буду. От библиотеки осталось несколько фотографий — всё так называемые общие планы: стеллажи в квартире на Пироговской; коридор со стеллажами от пола до потолка в Нащокинском; застекленные полки у письменного стола в кабинете там же, в Нащокинском; фотография бюро — и в нем тоже какие-то книги. Остались немногие уцелевшие книги в отделе рукописей «Ленинки» (РГБ). Да еще упоминания в сочинениях Михаила Булгакова. И реминисценции — бесконечные отражения в его прозе и драматургии…

Можно ли хотя бы в какой-то степени эту библиотеку восстановить? В какой-то степени — да, конечно.

…В невнятном тумане трудноразличимых корешков на почти воображаемых полках исследователь постепенно — поштучно — проясняет один за другим. Как будто протираешь, делая прозрачным, стекло: догадка… проверка… исследование…

Вот проступает одна книга — она упоминается в письме, цитируется в романе, отголоском проходит в пьесе… Вот другая — где-то здесь безусловно ее место… Третья… Уже прояснились и автор и название. А год издания? Если установить год издания, книгу почти что можно взять в руки…

Хорошо бы ту самую… Ту, которая под рукою хозяина привычно распахивалась всегда на одном и том же развороте… Ту, в которой остались следы заломленных страниц… Или книжку с неразрезанными листами — чтобы увидеть: вот эти страницы писатель, оказывается, никогда не раскрывал… А еще бывает чудо — карандашный штрих… Впрочем — осторожно! — это может быть чужая помета, случайная запись другого лица, даже намеренная фальсификация.

А если не так уж повезло, то, на худой конец, можно и другой экземпляр, без следов его карандаша… даже другое издание… ничего не поделаешь…

…Когда-то я обратила внимание на запись Михаила Булгакова в его последней — предсмертной — записной книжке: «Гелуан, или Хeлуан. Ветер — „хамсин“ (арабск.), пятьдесят, дует в Хелуане 50 дней»[181].

И только в Израиле поняла, как недостает этого очень важного слова — хамсин — в описании тягостно жаркого дня весеннего месяца нисана в романе «Мастер и Маргарита». Хамсин, от которого у Пилата разыгрывается его гемикрания, а распятый, терзаемый яростными лучами солнца и иссушаемый горячим ветром пустыни, быстро теряет сознание.

Но откуда сделал выписку Булгаков? Энциклопедические словари, бывшие у него под рукою, я просмотрела, там информации не оказалось. Из какой-нибудь книги путешествия? Из описания Египта? Гелуан, или Хелуан, — курорт вблизи Каира; это я в энциклопедических справочниках нашла.

А потом, уже после выхода «Записок», снова просматривала перечень книг, полученных когда-то отделом рукописей РГБ от Е. С. Булгаковой. И снова в этом перечне мое внимание привлекла книга под номером 53: Фонвизин С. Семь месяцев в Египте и Палестине. Очерки и впечатления. СПб, 1910, 194 с. В описи указывалось (и это место из описи я, конечно, переписала), что в книжке Фонвизина есть пометы Булгакова — на с. 132 и с. 134.