Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Анастази Депрэ была искусной поварихой и неподражаемо варила кофе. Чистота и порядок были доведены ею в доме до пределов возможного или, вернее, невозможного, и этой манией она заразила и мужа: все должно было стоять на своих местах; все, что можно было отполировать, блестело; пыль была окончательно и бесповоротно изгнана из ее царства. Единственная прислуга в доме, некая Алина, только и делала, что чистила, терла, скребла, мыла – других обязанностей у нее не было. Доктор Депрэ жил в своем доме, точно откармливаемый к празднику теленок, – в тепле, чистоте и полном довольстве.

Обед в тот день, о котором идет речь, был превосходным: пойманная доктором рыба под знаменитым беарнским соусом, фрикассе из пулярки, спелая дыня, спаржа и фрукты. Ко всему этому доктор Депрэ выпил полбутылки с прибавлением еще одного стаканчика прекрасного токайского вина, а госпожа Депрэ – полбутылки без стаканчика того же напитка – один стаканчик из ее порции полагался в качестве прибавки к порции мужа как символ мужских привилегий. Затем были поданы кофе и графинчик ликера для мадам Депрэ. Прислуга удалилась, предоставив супружеской чете возможность наслаждаться послеобеденной беседой и перевариванием яств.

– Я говорю, душечка, для нас большое счастье… – начал было доктор. – …Нет, кофе сегодня восхитителен! – вставил он как бы между прочим. – Я говорю – как никак, а для нас большое счастье… – доктор опять отвлекся: – Ах, Анастази, умоляю тебя, не пей ты этой гадости! Не пей этого яда ну хоть только сегодня, всего один день, и ты сама увидишь, какую это принесет тебе пользу! Ты будешь чувствовать себя гораздо лучше, ручаюсь в этом моей репутацией!

– Так в чем же это для нас такое счастье? – спросила Анастази, не обращая ни малейшего внимания на ежедневно возобновляемую просьбу супруга.

– В том, что у нас нет детей, моя прелесть. Чем дольше я живу на свете, тем глубже убеждаюсь в этом. Ты подумай только, дорогая: пришлось бы пожертвовать всем, решительно всем – и твоим здоровьем, и моим спокойствием. Какие уж тогда были бы ученые занятия! А пожертвовать всеми теми деликатесами, которые ты так вкусно готовишь! Спрашивается, для кого? Ради чего? Дети – воплощение всех недостатков человечества. Женщины жертвуют им остатки здоровья. Дети постоянно шумят, кричат, надоедают вопросами; их надо кормить, умывать, учить сморкаться; а когда они вырастут, – плюнут на отца с матерью, и делу конец! Нет, таким отпетым эгоистам, как мы с тобой, нельзя иметь детей!

– Ну, само собой, – и жена мелодично рассмеялась. – В сущности, это так на тебя похоже – хвалиться тем, что, собственно, случилось помимо твоей воли и что вовсе не от тебя зависело.

– Но! – с некоторой торжественностью произнес доктор. – Мы могли бы усыновить ребенка, душа моя.

– Никогда! Ни за что на свете, даже не думай! Не будет на то моего согласия! Другое дело, если б ребенок был моя собственная плоть и кровь – против этого я ничего не имею. Но чужое дитя!.. Благодарю покорно, я еще не потеряла остатки здравого смысла!

– Вот именно! У нас обоих, кажется, с этим все в порядке. И я тем более восхищаюсь нашим благоразумием, что в настоящую минуту… в настоящую минуту…

Доктор пристально взглянул на жену.

– Что – в настоящую минуту? – переспросила она, уже чуя беду.

– Я нашел подходящего ребенка и сегодня же усыновлю его, – твердо произнес доктор.

У Анастази потемнело в глазах.

– Ты с ума сошел? – поинтересовалась она, и в ее голосе прозвучала та самая нотка, которая не сулила мужу ничего доброго.

– Нет, мой ангел, ничуть. Я в здравом уме, и вот тебе доказательство: вместо того, чтобы скрыть от тебя мое безрассудное намерение, я прямо высказал его, чтобы ты была готова. Надеюсь, что в этом моем поступке ты узнаешь того философа, который имеет счастье называть тебя своей женой. Дело в том, что я никогда не надеялся на случай, никогда не предполагал, что смогу найти настоящего сына. А прошлой ночью это случилось. Только, пожалуйста, не тревожься, дорогая, – в нем нет ни капли моей крови. Он мне сын по духу, понимаешь ли – по духу и уму!

– По духу и уму? – со смешком повторила жена, тщательно скрывая возмущение и гнев. – Скажите пожалуйста, – сын по уму! Да ты шутишь, Анри, или в самом деле спятил? Тебе-то он сын по уму, а мне кем же он будет приходиться?

– Верно! Об этом-то я и не подумал, – смущенно проговорил доктор, пожимая плечами. – Боюсь, что моей божественной Анастази этот мальчик будет глубоко антипатичен. Она никогда не поймет его, а он, в свою очередь, не поймет ее. Видишь ли, дорогая, ты, так сказать, царишь над физической стороной моего естества, а с Жаном-Мари у меня духовное сродство, и такое сильное, что я даже его побаиваюсь. Душа моя, не вздумай плакать, да еще после обеда, – в голосе доктора послышалось неподдельное участие. – Это может повредить пищеварению!

Анастази, сделав над собой усилие, не дала воли слезам.

– Ты знаешь, – сказала она, – что я готова исполнять все твои желания, если они не переходят границ благоразумия, но в этом случае…

– А кто настоял, чтобы мы уехали из Парижа? – перебил муж, не желая услышать формальный отказ. – Кто заставил меня отказаться от карт, оперы, бульваров, от старых приятелей, словом, от всего, к чему я привык чуть ли не с детства? И, кажется, я исполнил все, что от меня требовалось: остался верным, послушным мужем и при этом не сетовал на судьбу. Так неужели же я не имею права со своей стороны потребовать чего-нибудь? Вот я и требую, чтобы это дитя было принято в наш дом, как подобает.

Анастази поняла, что разбита наголову и протестовать бесполезно, поэтому поспешила выкинуть белый флаг.

– Это убьет меня, – объявила она со вздохом.

– Ничуть! Убьет! Сначала посердишься немного, поворчишь, а потом привыкнешь и сама будешь рада, что доставила мужу удовольствие, не перечила ему. И мне ведь не сладко было на первых порах, когда мы переехали в эту жалкую деревушку, а ничего, все наладилось.

Анастази еще раз попыталась отговорить мужа и прибегла к последней уловке, к последнему аргументу:

– Ты говоришь: удовольствие… Это еще бабушка надвое сказала, какое удовольствие ты получишь, подобрав мальчишку с улицы. Врунишка наплел тебе с три короба, а ты и уши развесил.

– Ну нет! Я и сам не дурак, и тут маху не дам. Я все предвидел, все предусмотрел, принял все меры. Ты думаешь, что я вот так прямо и посажу его себе на плечи? Как бы не так! Я беру к себе этого малого в качестве конюха, а там видно будет. Понравится – пусть живет себе на здоровье, а нет – скатертью дорога! И думать не стану – стало быть, он мне в сыновья не годится, я ошибся.

– При твоем-то мягком сердце? Никогда ты его не прогонишь – знаю я тебя!