Рыцарь-призрак - Корнелия Функе

Элла остановилась. Перед нами сгибались четыре колонны, поддерживавшие крышу соборной башни. Они действительно имели изгиб, так как сотни лет назад какой-то епископ вбил себе в голову, что кафедральный собор в Солсбери должен стать первой церковью с заостренной крышей. От дополнительной нагрузки башня чуть не обвалилась. Но Элла тащила меня не к погнутым колоннам, а к саркофагу, стоявшему справа от нас перед пилястром. Остатки дневного света падали через высокое церковное окно, и оно отбрасывало тень на стоптанные каменные плиты.

— Вот он! — прошептала Элла.

— Кто «он»?

В саркофаге покоился рыцарь. Он лежал, вытянувшись в своем каменном гробу, с мечом в руках, в перчатках, повернувшись лицом в сторону. Под шлемом, надетым на нем, черты его были едва различимы. На табличке рядом с гробом значилось, что раньше его скульптурный портрет был раскрашен, но от времени краски выцвели, и его каменные члены приобрели матовый оттенок, как кости покойника.

— Его имя — Уильям Лонгспе,[9] — шепотом продолжала Элла. — Это внебрачный сын Генриха II[10] и брат Ричарда Львиное Сердце. Он сможет защитить тебя от Стуртона. Тебе только надо его позвать!

Я воззрился на высеченное резцом лицо.

И вот для этого она меня сюда приволокла? Разочарование перехватило мне горло. Да, положим. Последние две ночи убедили меня на все времена, что мертвецы бывают очень даже живыми. Но это-то было не чем другим, как только фигурой из камня.

— Его сыну в соборе тоже поставили памятник, — прошелестела Элла, — но сам он похоронен в Израиле, так как погиб во время Крестовых походов. Цельда говорит, что его разрубили на куски. Довольно-таки гнусно.

Снаружи умирал день, и собор наполнялся темнотой. Видимо, Стуртон и его холопы уже дожидались меня.

— Проклятие, Элла! — прошипел я. — Это тот рыцарь, о котором ты расспрашивала Цельду?

— Да. Я уверена, что истории о нем — правда. Просто его давно никто не вызывал. И надо по-настоящему нуждаться в помощи, иначе он не придет!

Рядом с нами остановились две женщины и начали обсуждать скульптурные достоинства памятника Лонгспе. Но Элла так мрачно на них поглядела, что те в конце концов неловко замолчали и пошли дальше.

— Я написала о нем сочинение, — шепнула Элла, как только мы остались одни. — Возвратившись с войны, он якобы принял присягу! — Она приглушила голос: — «Я, Уильям Лонгспе, не обрету покоя до тех пор, пока не омою свою душу от всех постыдных дел, служа защитой невинным против жестоких и слабым против сильных. В том я поклялся, и да поможет мне Бог». Но потом он внезапно скончался и как будто все еще пытается исполнить свою клятву.

Элла посмотрела на меня, словно побуждая к действию.

— Ну, чего? — прошептал я. — Элла, это же полное безумие! Совсем не все мертвые приходят назад!

По крайней мере, я на это надеялся.

Элла закатила глаза и обвела взглядом все кругом, как будто взмолившись о помощи к святым, которые нас окружали. Думаю, я был на волосок от того, чтобы потерять ее дружбу.

— У тебя есть план поумнее? — прошептала она. — Кто лучше защитит тебя от призраков, как не другой призрак?

— Это никакой не план! — шипел я в ответ. — Это… это безрассудство!

Но Элла не обращала на меня внимания. Она уже отвернулась. Все больше и больше людей шли по центральному проходу к алтарю. Ясно: хористы скоро будут петь вечерню, и Ангус среди них. А что, если он расскажет Поппельуэллам, что видел меня в соборе?

Я схватил Эллу за руку и поспешно потащил ее мимо колонн за гроб Лонгспе.

— Твой рыцарь, по всей вероятности, и похоронен-то не здесь! — шепнул я ей, прислонившись к серому камню. — Разве Бонопарт вам не рассказывал, что могилы из собора без конца переносили с места на место? Иногда даже теряли по дороге кости и перепутывали их!

Вот, пожалуйста — между скамейками показались хористы в своих зеленых одеяниях. Ангус был среди первых, и он, как всегда, держал пальцы на высоком белом воротнике. Он вечно стонал, что эта жесткая штука ему перетягивает горло.

— Ну ладно, во всяком случае в этом гробу лежит Уильям Лонгспе! — прошипела Элла, пока хористы, а вслед за ними и священники, поднимались мимо нас к алтарю. — И знаешь почему? Потому что, когда гробницу перенесли сюда, в его черепе нашли мертвую крысу. Она выставлена в солсберийском музее!

Я подавил тошноту и собрал все силы, чтобы продолжить как ни в чем не бывало:

— Ну и?..

По поводу такой несообразительности Элла вздохнула:

— Лонгспе скончался совершенно внезапно, и все подумали, что его отравили. Но доказать этого не могли, пока не нашли крысу! Она была сплошной мышьяк!

История эта ей явно нравилась. Мне же — нисколько. Убийцы, убиенные. Что сталось с моей жизнью? На одну минуту я нарисовал себе, что в саркофаге покоится вылинявший и окаменевший Бородай. Но взгляд на темные окна церкви напомнил мне, что сейчас у меня действительно имеются другие печали.

Церковные служки зажигали за алтарем свечи, а снаружи Стуртон, по всей видимости, уже подыскивал окно, откуда он мог бы меня столкнуть. И в это самое время я беседую о мертвых рыцарях и отравленных крысах с девчонкой, с которой едва знаком.

— Ты должен его вызвать! — шептала Элла. — Как только мы останемся одни!

Хористы начали петь. Их голоса отзывались в темной церкви так, словно пела она сама.

— Одни? И как ты себе это представляешь? — шепотом спросил я. — Собор после вечерней мессы закрывается!

— Ну и что? Пусть нас закроют.

— Закроют?! Час от часу не легче!

Не говоря ни слова, Элла схватила меня за руку и потащила по северному проходу. Позади меня Ангус запевал свое соло, которое разучивал по утрам перед зеркалом в ванной. Но Элла остановилась перед дверью из темного дерева, обшитой железными гвоздями. Она нажала на ручку, бросила быстрый взгляд направо-налево и открыла ее. Помещение за ней было едва ли больше шкафа. Элла втолкнула меня вовнутрь и закрыла за нами дверь.

— Отлично, правда? — услышал я ее шепот. — Это показал мне один хорист.

— Ну, для чего? — Я начал нервничать оттого, что торчал с нею в таком тесном помещении в темноте.

— Он хотел меня поцеловать. — Нельзя было не услышать отвращение в Эллином голосе. — Но, к счастью, я сильнее их всех.

Я был рад, что в темноте она не видит, как я покраснел. Я как раз представлял себе, каковы на ощупь ее волосы.

Пение хористов проникало даже через закрытую дверь. Ангус утверждал, что своим голосом он мог заставить разлететься на куски стакан, но доказательства этого он нам со Стью так и не привел.

— Здорово звучит, правда? — прошептала Элла.

Не уверен. С тех пор как Бородай ворвался в мою жизнь, мне хотелось громкой музыки, а не мира во всем мире. И тем более меня удивляло, что без конца ввязывавшийся в драки и при каждой игре в регби терявший самообладание Ангус выдавал такие ангельские гармонии да еще получал при этом удовольствие.

— И как ты только можешь разгуливать в этом идиотском балдахине? — спросил я его, впервые увидев, как он напяливает на себя свое облачение (сам я только что провалился на приемном прослушивании в хор).

— Уайткрофт, тебе этого не понять! — только и ответил Ангус с улыбкой сострадания — и счистил собачью шерсть с зеленой ткани.

Видимо, он был прав, и это, к несчастью, распространялось не только на одежду хористов. В девчонках я определенно ничего не смыслил, и ожидание с Эллой в темном закутке выводило меня из равновесия почти так же, как и глухое нашептывание Стуртона.

— Да, да. И правда, звучит недурно, — пробормотал я и поспешно поджал локти, задев Эллину руку.

«Что ты здесь забыл, Йон Уайткрофт? — думал я. — Ты что, хочешь на полном серьезе выставить себя дураком, пытаясь разбудить мертвого рыцаря?»

Вечерняя месса длилась около часа, но мне показалось, что прошел целый год, когда наконец пение и орган замолкли и вместо них до нас долетел звук шагов и приглушенного смеха.

Они уходили.

Мы слышали, как закрывались двери, слышали одинокие шаги ключника, выключавшего свет, а после этого — ничего, кроме тишины.

Мы были в соборе одни.

Один на один с мертвецом.

VII

Мертвый рыцарь

Когда Элла приоткрыла дверь, в воздухе пахло расплавленным воском, и создавалось впечатление, что пение хористов все еще висело между колоннами.

Темнота делала собор еще больше. Казалось, ночь по-настоящему пробудила его к жизни, к его совершенно особенной жизни, и меня не удивило бы, если бы один из святых спустился со своего подеста и спросил бы нас, что мы, во имя дьявола (ах нет, скорее все же во имя Господа), в такой час здесь делаем.

«Как что? Выставляем себя на посмешище!» — думал я, пока Элла впихивала мне в руку карманный фонарик, который предусмотрительно захватила с собой. У нее, очевидно, все еще не было никаких сомнений относительно нашего плана.