Тревожные галсы - Александр Золототрубов

— Ну, как жизнь? Чего не заходишь к нам? Надежда Федотовна в субботу тебя ждала, даже блины приготовила.

Грачев сказал, что был занят.

— Тебе привет от Иры, — продолжал Серебряков, — Вчера письмо прислала. После экзаменов у нее практика. И туристскую путевку предложили в Норвегию. Пишет, не знает, как быть. А мы с Надеждой Федотовной так решили: пусть сама выбирает. Вот скажи, кто у тебя друг?

— Кесарев. Самый близкий...

— Разве ты не желаешь, чтобы в жизни у него не было срывов, чтобы его любила жена... Ну, понимаешь? Ира вовсе не друг мне, а дочь. Родная моя плоть и кровь. В ней мое сердце: то, чему научил ее, она должна пронести всю жизнь и передать своим детям. А ты что, перестал ей писать? — неожиданно спросил Серебряков.

Грачев покраснел, неловко потупил глаза.

— Я люблю Иру... Я... — Он запнулся, подыскивая нужные слова, но так и не нашел их. Серебряков ласково тронул его за плечо.

— Это ты ей скажи. Я не стану возражать, если она... Ты же знаешь, я к тебе давно привык. Человек ты честный, прямой, море и корабль тебе не в тягость. А это тоже счастье. Пусть маленькое, но твое счастье. Скажу тебе по совести — на море я человеком стал. Отними его у меня, и я не жилец. Да, да — не жилец.

«А съездить бы к Ире надо», — вздохнул Грачев, сидя в каюте на стуле, он задумчиво курил. Тут его и застал Скляров. По лицу командира было видно, что он чем-то озабочен. И Петр не ошибся. Скляров, пристально глядя на него и, покуривая сигарету, заговорил о том, что на рассвете «Бдительный» уходит в море на обеспечение подводных лодок. А старшина команды радистов в отпуске. Надо отправить на противолодочный корабль старшину команды мичмана Крылова.

— Где он? — Скляров загасил окурок. — Крылову убыть на «Бдительный» к двадцати двум часам.

— Товарищ командир, у Крылова сегодня жена именинница. Как же, а? Может, пошлем Гончара?

— Я это знаю. Но... — Скляров развел руками. — Служба, сами понимаете. Гончар еще молод. А поход будет нелегким: на море семь баллов, резкий ветер. Вы, кажется, собирались к мичману на день рождения? Вот и хорошо, поздравьте его супругу и с ним на корабль...

Петр загасил папиросу, встал, прошелся по крохотной каюте. В иллюминатор был виден клочок рыжей сопки, возвышавшейся неподалеку от бухты. Там, на сопке, живет Игорь Крылов. «Танюша очень просила быть, — говорил мичман, приглашая его на день рождения. — Вы уж, пожалуйста...»

Грачев взял с вешалки фуражку. Но тут вспомнил, о Кесареве. Направился к нему, но в каюте его не оказалось.

«Сошел на берег», — сказал Грачеву дежурный офицер.

Петр обрадовался: «Что ж, поговорю с ним дома...»

Дверь ему открыла Наташа. Видно, недавно она пришла из школы, потому что в руках держала какие-то книги. Улыбнулась мягко, как улыбаются близким людям.

— Что, небось за Сергеем?

— Мне надо с ним поговорить, вот и пришел. Ты извини, но откладывать я больше не могу.

Светло-розовое лицо ее вмиг стало серым.

— Так ведь он на корабле. — Голос у нее дрогнул. — Значит, его нет? Тогда я знаю, где он. Знаю! У Веры. Он там, да?

Петр ласково взял ее за руку.

— Не волнуйся, Наташа. Не надо. Сергей, видно, пошел на соседний корабль, он давно собирался к ребятам. Ну?

Она смахнула со щеки слезинки, посерьезнела.

— Это я так... Прости... Ты уже уходишь?

— Да, мне надо еще зайти в магазин, а потом к мичману Крылову...

На корабле у трапа Грачева встретил старпом.

— Где ваш Крылов? — спросил он, хмуря брови. — Время бежит...

— Я вызвал его, вот-вот придет.

Не успел Грачев выпить чаю, как пришел Крылов. Робко постучался в дверь и, мягко ступая, вошел в каюту.

— По вашему приказанию... — начал было докладывать, но командир боевой части прервал его:

— Прибыли, значит? А я-то жду вас... — Грачев, уловив на лице мичмана досаду, развел руками: — Служба... Я не смог посидеть у вас, торопился на корабль, вы уж извините...

— Да я ничего... — смутился Крылов, неловко пряча за спину свои длинные руки. Он как-то согнулся и теперь казался ниже своего роста; с виду будто сердит, но вскоре Грачев убедился, что это не так: мичман всегда всерьез выслушивал все то, что говорили ему старшие, губы не дул, не хмурился, и только в больших темно-голубых глазах была какая-то настороженность.

— Вот что, Крылов, пойдете в океан на «Бдительном», — сказал ему Грачев. — Там все объяснят.

— Ясно, товарищ старший лейтенант. — На губах мичмана появилась улыбка. — Таня очень тронута вашим подарком. Спасибо, Петр Васильевич. Вы для нас столько сделали. И квартиру выхлопотали, и Танюшу устроили на работу, и...

— Ладно уж... — прервал его Грачев. — Значит, все ясно? Тогда торопитесь на корабль...

Волнение не покидало Наташу, и когда ушел Грачев, она накинула плащ, вышла на улицу. Ночь выдалась темной. Ветер гулял по крышам, рвал ставни, сиротливо завывал в трубах. На востоке, где иссиня-черное небо сливалось с морем, беспокойно мигали звезды, а здесь, над бухтой, висели грязные клочья туч. Она свернула к площади, на которой тускло горели фонари. Ветер раскачивал их, и от лампочек на земле прыгали длинные лохматые тени.

«И я сейчас, как эта тень», — грустно подумала Наташа.

Она подходила к кафе и вдруг в дверях увидела Сергея. Под руку он вел Веру. В глазах сразу все померкло. Наташа закусила губы, чтобы не крикнуть.

Холодные струи дождя стегали по ее лицу, но она ничего этого не замечала. Она не шла, а бежала домой.

3

Скляров задумчивый стоял на ходовом мостике.

Корабль винтами натужно пахал море. Ветер безжалостно гнал волны, крутил их в дикой пляске. Глухо и надрывно стонало море. «Бодрый» то зарывался носом в кипящую воду, то оседал на корму. Всех, кто нес вахту на верхней палубе, окатывали ледяные брызги. Скляров то и дело подносил к глазам бинокль. Море пустынно, и только у самой кромки горизонта тонкой мачтой тыкалось в небо рыболовецкое судно.

Сумрачно, загадочно море. Сколько глаз хватает — темная, свинцовая вода, и кажется, нет ей конца и края; глухо плещут за бортом волны, шумят, надрываются, прислушайся, и ты услышишь, как дрожит, стонет корабль. Скляров молча глядит на темно-серую воду, изредка хмурит брови, и такое чувство у него на душе, будто один он среди разбушевавшейся стихии. Невольно на память ему приходят слова Серебрякова: «Чтобы понять море, надо им жить». — «Да, жить, — сказал себе Скляров, опуская бинокль, — кажется, я им живу. Давно живу. И все же оно меня не обожает, сердитое, как старик горец, у которого отняли посох... А Серебряков, видно, не зря так сказал — чтобы понять море, надо им жить. Нет, не зря. Впрочем, он мог это сказать, потому что флотской службе отдал тридцать лет...»

Скляров, однако, не считал себя новичком на море. Ему уже не раз приходилось в сложных условиях обнаруживать «противника», и он испытывал азарт, когда черный холст воды рвали глубинные бомбы. Сейчас этого не было. Уже не верилось, что в районе, столь опасном для плавания, может появиться подводный «противник». Перед выходом в море адмирал говорил, что ночью, в крайнем случае на рассвете, подводные лодки «синих» попытаются атаковать на главном направлении. Склярову стало также известно, что вчера ракетоносцы нанесли внезапный удар по «противнику», чтобы упредить его, не дать ему возможности произвести пуски ракет с атомными боеголовками. Такая же задача поставлена перед кораблями «красных». Но пошли уже вторые сутки, а лодки не обнаружены. Берег тоже молчит. Запросить бы штаб, но адмирал строго предупредил, чтобы на связь выходил в особых, крайних случаях.

«По сути у меня и есть сейчас особый случай, — рассуждал Скляров. — Я не знаю, где находится противник, не знаю, где основные силы кораблей противолодочной обороны, а уйти из этого района без приказа не могу».

На мостик поднялся старпом. В черном блестящем реглане, в сапогах он был похож на рыбака. Смахнув с лица капли воды — у борта его накрыла волна, — он доложил о том, что хорошо отдохнул и теперь может хоть сутки стоять на мостике.

— Вам тоже пора отдохнуть...

Но Скляров, казалось, не слышал его, он всю ночь не сходил с мостика и теперь беззлобно сказал:

— Послушай, старпом, может, надули нас подводники?

— Я и сам теряюсь в догадках, сотни миль остались за кормой, а лодки — тю-тю, — поддакнул Комаров. — Что крабы попрятались на глубинах... Так вы пойдете в каюту.

— Пока нет, Роберт Баянович. Я все равно сейчас не усну...

В черные тучи куталось солнце, изнутри освещая их. Казалось, что кто-то зажег огромную свечу и прикрыл ее слюдяным колпаком. Палуба блестела от воды, будто смазанная лаком. Натужная дрожь корабля от работающих турбин ощущалась всем телом. Для Склярова, отдавшего морской службе уже немало лет, обстановка была самой привычной. Никто не знает, что его ждет в море каждый день, то ли удача, то ли разочарование. Склярова не это заботило, он всегда знал, чего хочет, что надо ему; в каждом походе он чувствовал себя одухотворенным, даже в самой сложной обстановке. Никто на корабле и мысли не допускал, что Скляров мог в чем-либо ошибиться. Он верил людям, и эту веру подкреплял строгим контролем. С виду Скляров был добродушным, а в деле — строгим, неотступным. Был случай, когда радист по своей халатности не принял срочную радиограмму. Скляров тут же, на ходовом мостике, объявил ему взыскание. Грачев попытался было возразить, ссылаясь на сильные помехи в эфире. Но Скляров был неумолим. «Помехи? — Капитан второго ранга сжал губы так, что они посинели. — Снег, дождь — помехи, да? А если снаряды на палубе будут рваться, если кровь прольется, то как же радиосвязь? Боюсь, что в такой обстановке ваш радист совсем слух потеряет».