Простак в стране чудес - Пелам Вудхаус

Взмахом руки Мэрвин отослал официанта.

– Никакой еды! – распорядился он. – Только бутылку шампанского.

Простак почувствовал, как желудок у него вскочил на ноги, в изумлении вздернув брови.

– Э… послушай, – проблеял Простак, – а я бы съел почек или бифштекс. Или еще чего-нибудь.

– Нет, не съел бы. Почки? Бифштекс? Это после нашего роскошнейшего обеда? Фиппс, ты не должен поклоняться желудку, – укорил его Мэрвин. – Поставьте бутылку подальше от моего друга, – добавил он, когда официант принес шампанское. – Он у нас парень-миляга, – доверительно и, как всегда, обаятельно пояснил он официанту, – но, видите ли, не знает меры. Хлебает с самого завтрака. Один бокал, Фиппс, так, для компании. Но не больше!

– Но послушай…

На лице Мэрвина проступило опасное выражение.

– Надеюсь, ты не собираешься затевать спор?

– Н-нет…

– Вот и отлично. – И Мэрвин задремал.

Простак решил, что пора все-таки завершать встречу. От дальнейшего общения с крепко подвыпившим идолом киноэкрана он не ждал ни удовольствия, ни выгоды. Ему нестерпимо хотелось удрать.

Готовясь подняться, он подтянул ногу, но в нее тотчас вцепилось крепкими зубами нечто невидимое. Пренебрегая опасностью – а вдруг рассердится? – Простак потряс друга за плечо.

– Да? – шевельнулся во сне Мэрвин. – А, Фиппс, привет. Так и думал, что наскочу на тебя здесь. А кто это с тобой? Фотеринг? Как делишки, Фотеринг? Кстати, я только что вспомнил кое-что полезное. Когда на вас нападает чиновник, смотрите налево, а отпрыгивайте вправо. Этот маневр его одурачит.

Простак поблагодарил, сказав, что непременно возьмет совет на заметку.

– Меняя на минутку тему, – добавил он, – твой пес сейчас под столом. Он вцепился мне в ногу.

Приподняв скатерть, Мэрвин проверил.

– А ведь ты совершенно прав. Он и правда там. Привет, Тюльпаша! И снова погрузился в сон.

Танцы и песни немножко скрасили Простаку вечер, хоть как-то отвлекся. Смотря представление, Простак до какой-то степени сумел пренебречь сварливыми жалобами желудка. Мэрвин спал. Но сон ему перебили. В каждом кабаре есть номер, когда хористки кидаются разными предметами в зрителей. Не обошлось без такого и в этом. Ватный снежок, неотъемлемая часть номера «Зима», угодил Мэрвину в закрытый глаз. А когда он разлепил глаза, второй мазнул его по кончику носа. Хористки, заметив, что гость спит, не стали растрачивать реквизит на более оживленных клиентов.

Песенка «Мы сражаться не хотим, но уж если мы начнем, бе-е-регись!», казалось, написана специально для Мэрвина. Оставьте его в покое, и он вас не будет трогать. Как говорится, всем сердцем за мир. Но если кто считает, будто кинозвезде недостает гордости и боевого задора, он сильно ошибается.

– Ну хватит, – сдержанно заметил Мэрвин, и те, кто знал его хорошо, могли бы сказать, что больше всего Мэрвина следует опасаться, когда он говорит вот таким сдержанным, мрачным тоном.

Мэрвин приподнял скатерть. Оттуда вопросительно высунулась шафрановая морда. Он махнул рукой в направлении хористок, которые проделывали что-то таинственное с белоснежными туфельками.

– Ату их, Тюльпан! – отдал команду хозяин.

7

Простак выбрался из канавы неподалеку от отеля «Пьяцца» и суетливо поправил галстук. Припомнить, как он угодил сюда, ему не удавалось, но он помнил, в каком порядке их маленькая компания вылетела на мостовую. Первым приземлился он сам, потом Мэрвин и, наконец, Тюльпан: пес проплыл по воздуху и стукнул его меж лопаток. Оглянувшись, Простак увидел двух своих спутников: один отряхивал пыль с брюк, второй лаял на администрацию. По-видимому, ни одного из них не тревожило случившееся. Мэрвин вообще пребывал в самом радужном настроении. От легкой раздраженности, прорывавшейся у него в последний час, не осталось и следа.

– Ну, Фиппс, куда теперь? – жизнерадостно осведомился он.

– В постель? – предложил Простак.

Мэрвин удивился до крайности.

– В постель? В самый разгар веселья? Что ты, Фиппс! Можно отправиться кое-куда получше. Квартал, где мы сейчас находимся, наводнен кабаре, выбор для искателей удовольствий неограничен. Как ты насчет «Бриллиантовой подковы»?

– Нет-нет, спасибо.

– Ну а «Латинский квартал»?

– Не стоит, правда.

– Так может, к «Леону и Эдди»? Или в «Копакабану»? Ты, Фиппс, только словечко оброни. Куда ты, туда и я.

Простак ответил, что его больше не тянет в кабаре, и Мэрвин добродушно принял его решение.

– Тогда скажу я, что мы сделаем. Эй, такси! – окликнул Мэрвин. – Отвезите-ка нас на Кинг-Пойнт, Лонг-Айленд, да не жалейте лошадей. Мы поедем, Фиппс, поболтаем с моей невестой.

– Но послушай!

Добродушие Мэрвина иссякло. В голосе у актера вновь пробилась тихая опасная нотка.

– Ты что же, возражаешь против этой встречи?

– Нет-нет, но…

– Давай откровенно, Фиппс. Тебе не нравится моя невеста?

– Нет-нет, что ты!

– Очень надеюсь. Она очаровательная девушка, милее и не сыщешь. Мисс Гермиона Бримбл, дочка хорошо известного финансового магната С. Хамилтона Бримбла, а также, надо же, вот любопытное совпадение, миссис С. Хамилтон Бримбл. Ты, возможно, видел, как Гермиона порхает по этому вашему отелю. Высоконькая такая, личико – мрамор при свете звезд, глаза сверкают словно изумруды на солнце. Ну то есть они зеленые, – пояснил Мэрвин. – Тебе она ужасно понравится. И я уверен, знакомство с тобой умножит ее счастье.

– Черт побери! Она же не пожелает видеть меня среди ночи.

– Недооцениваешь ты, Фиппс, свою привлекательность. Обаяние ты излучаешь независимо от времени. Я слышал, и не однажды, от очень надежных людей, что, как бы поздно ни пришел Сирил Фотерингей-Фиппс, он все равно остается Сирилом Фотерингей-Фиппсом. Водитель, тронулись. Когда доберемся до Кинг-Пойнта, я буду направлять вас жестом и словом.

Чтобы добраться до Кинг-Пойнта на Лонг-Айленде, нужно переехать через мост Трайборо, доехать до Грейт-Нек и свернуть на Мидлл-Нек-роуд. Поездка долгая, и тянулась бы крайне утомительно, не разнообразь ее Мэрвин песенками, которые напевал приятным баритоном. Когда они прибыли, Мэрвин подосадовал, что дом тонет в темноте. Как приверженец этикета, он указал: в окне должен бы сиять свет, путеводный маяк для путника.

– Лампа или хотя бы свеча. Однако, – прибавил Мэрвин, вновь приободрившись, – формальностями можно и пренебречь. Вон там, по-моему, комната моей невесты, и если не ошибаюсь, для нас открыты три пути. Мы можем остаться здесь и покричать погромче. Можем бросать камешками в окно. Наконец, ты можешь взобраться туда по водосточной трубе. Да, так лучше всего. Полезай наверх, Фиппс. Постучи дважды и произнеси мое имя.

Простаку внезапно пришло в голову одно спасительное соображение.

– Твоей невесты скорее всего нет дома.

– Откуда, интересно, ты это знаешь? Ты еще даже и в окно не постучал!

– Ты сам мне говорил, что она ушла на танцы.

– Хм, и то правда. Разрази меня гром, правда! Тогда лезь наверх и просто разбей окно.

Как выразился поэт, «это лишь чуточку больше, но как это много!». Будь Мэрвин поменьше ростом, не так пьян и не настолько обижался на малейшее возражение, Простак отклонил бы проект. Но учитывая все обстоятельства, он счел, что благоразумнее подчиниться. Карабкаясь по трубе, он тупо осознавал, что Мэрвин, прислонившись к стене, звучно декламирует: «Выше! И выше!», – а когда он добрался до подоконника, прозвучали строки о деве, приглашающей альпийского скалолаза прервать подъем и передохнуть, склонив усталую голову ей на грудь.

Когда же Простак разбил окно, из другого окна, чуть поодаль, высунулись голова и плечи человека в халате. На незваного гостя упал свет электрического фонарика, и человек в халате, подняв револьвер, пальнул в его направлении. Балстрод, дворецкий-англичанин, услышал шум в ночи, а когда дворецкие-англичане слышат шум, они действуют.

Выстрелы просвистели мимо уха, не причинив Простаку вреда, но намек был очевиден, и он тотчас уловил его. Вопль Мэрвина, лай Тюльпана и его полет совпали во времени.

Когда Простак достиг земли, Мэрвин уже растворился во тьме, но Тюльпан оставался на месте. Оскорбленно рыча, Тюльпан царапал лапами дерн.

У собак странный образ мыслей. Казалось бы, должен сообразить, что ни один человек, даже с самой неустойчивой психикой, не станет карабкаться по водосточной трубе, чтобы стрелять в себя самого. Тем не менее пес пребывал в твердом убеждении, что стрелял не кто иной, как Простак. А перебирая недавние события, пес заключил: тот с самого начала играл дурную роль – и преисполнился решимости раз и навсегда свести с ним счеты. Грубых, вульгарных шуток Тюльпан терпеть не мог. Царапнув лапами дерн напоследок, он бросился в атаку.

Спасла Простака только прыть. Самая крохотная пауза, и с ним было бы покончено. «О, – спросил у себя Простак, – где мои крылья голубки?» – и в следующий же миг очутился на верхних ветвях большого кедра. С этой высоты он беспрепятственно мог любоваться разворачивающимися событиями.